К. Морескини. Глава восьмая. Философская культура греческого христианства IV и V веков V. Кирилл Александрийский / История патристической философии

Claudio Moreschini. Storia della filosofia patristica.
Brescia, Editrice Marcelliana, 2004.

Перевод с итальянского Л. П. Горбуновой
Редакция перевода, богословская редакция,
примечания иерея Михаила Асмуса
Редакция перевода, философская редакция,
унификация терминологии, сверка и перевод латинских
и греческих текстов монаха Диодора Ларионова

 

 

Совершенно на другом уровне — по сравнению с общим характером современной ему «философской» литературы — находится мысль Кирилла. Он был прежде всего знаменит благодаря своему активному — и ожесточенному — участию в христологических спорах V в., в рамках которых проявил свои философские познания, свою эрудицию и свой интерес (пусть и полемического порядка) к языческому миру — и в первую очередь в произведении, обращенном к миру светских интеллектуалов, а именно в «Против Юлиана»: это был его ответ на «Против галилеян», написанное императором-отступником.

Само введение снабжает нас некоторыми интересными сведениями — и прежде всего суждением об императоре Юлиане. До своего восхождения на престол он числился среди верующих, был сочтен достойным восприятия святого крещения и упражнялся в чтении священных книг (Юлиан, действительно, был их «читателем» еще до того, как был крещен; эти сведения можно почерпнуть из соответствующих сообщений Григория Богослова, Слово 4, 23, 3). Однако и люди, заслуживающие презрения и преданные суеверию идолопоклонства, но стяжавшие известность (продолжает ход своих рассуждений Кирилл, подразумевая под ними философов-неоплатоников, которых посещал Юлиан), внушили ему якобы обоснованную мысль об отступничестве и с помощью сатаны привели его к образу жизни эллинов и к культу нечистых демонов, хотя он получил образование в святых церквах и монастырях. Свое великолепное красноречие, которым он обладал, он направил на уязвление Спасителя нашего Иисуса: он написал три книги против святых Евангелий и против благочестивой религии христиан, смутив ими души многих верующих. Лица, поверхностно исповедующие свою веру, которых нетрудно было сбить с истинного пути, с легкостью примкнули к его учениям и сделались добычей демонов; но иногда смущались даже те, кто был продвинут в вере, так как они полагали, что Юлиан явился знатоком Священного Писания, притом что он нагромождал в своих рассуждениях многочисленные свидетельства, почерпнутые именно из него. А потому огромное число последователей суеверного культа идолов, встречая христиан, всячески их оскорбляли, выдвигая против них произведения Юлиана и утверждая, что они обладают несравненной действенностью и что ни один из христианских учителей не посмел возразить на них и опровергнуть заключенные в них идеи — и вот тогда Кирилл, уступив настоятельным просьбам, обращенным к нему со стороны многих и многих, и взялся за бичевание греческой гордыни, дерзко поднявшей голову против славы Христа.

Произведение Кирилла монументально и обширно, но оно не отмечено особой остротой мысли и проявлениями незаурядного ума: по глубине мысли оно, разумеется, несопоставимо с аналогичными апологетическими произведениями, такими, как, к примеру, «Против Цельса» Оригена. Прежде всего оно перегружено повторами, а ответ Юлиану развертывается в сущности только по двум уже привычным для нас направлениям: это критика со стороны отступника (уже сформулированная Цельсом и Порфирием), сводящаяся к тому, что христиане покинули не только греческие традиции, но также и иудейские, на что Кирилл возражает, указывая на безнравственность греческой традиции и их идолопоклоннической религии и разъясняя, что проповедь Христа и Новый Завет превзошли Ветхий Завет, но что в любом случае речь идет не о мятеже или отступничестве от иудаизма, но скорее о его углублении и выявлении содержащейся в нем истины: и то, и другое было предвидено Законом Моисея, понимать который следует в первую очередь аллегорически и прообразовательно. Действительно, сам Закон предвозвестил новый порядок вещей, который осуществится с пришествием Христа.

И сам метод ведения дискуссии вполне традиционен. Если греки надмеваются своими учителями и думают внушить робость христианам, требуя от них предъявления прославленных имен в рамках их собственной культуры, Кирилл возражает на это, утверждая, что учения язычников постоянно противоречат друг другу, так что они смешались в истории и для этого нет нужды во вмешательстве христианской мысли. Кирилл полагает также («Против Юлиана», I 50), что греки провозглашали абсурдные вещи, предлагая на рассмотрение свои собственные учения, в то время как они хоть немного, но уже приблизились к истинному солнцу, ища его там, где они могли его обрести — пусть даже не в Законе Моисея, но хотя бы в Египте, где остались следы учения Моисея, ставшего знаменитым, благодаря своей мудрости, среди всех египтян: это наблюдение, которое приходится по душе всем ценителям герметических учений, первоначально зародившихся как раз в Египте. А если быть более точным, два философа, основополагающих для греческой культуры, то есть Пифагор и Платон, узнали именно в Египте, куда они отправились, учения, оставшиеся там после Моисея (I 5–18; II 16). Кроме того, Закон Моисея более древний, чем любая греческая философия и, даже, чем любая форма литературной деятельности греков. И греческие мудрецы, если уж на то пошло, припадали к этому источнику: об этом свидетельствует древняя убежденность, общая и для иудеев, и для христиан, относительно так называемого «плагиата, осуществленного греками», — убежденность, восходящая ко временам апологетики и Климента. Эти утверждения находят себе поддержку (особенно в первых двух книгах) в соображениях хронологического порядка касательно большей древности Моисея по сравнению с древностью греческих писателей.

И другие доктринальные элементы полемики Кирилла являются в значительной степени усеченными: учение о Боге, противопоставляемое им учению Юлиана, сводится к провозглашению строгого монотеизма в соединении с полнейшим осуждением политеизма отступника, согласно которому боги различных народов подчинены верховному богу; Кирилл доказывает, что эти боги суть не что иное, как демоны. Богословие, изложенное в «Против Юлиана», есть тип богословия, ставшего традиционным после победы учения Каппадокийцев (одна божественная сущность в трех ипостасях). Ниже мы снова поговорим об этом.

Если мысль Кирилла в этом произведении является слабой, его эрудиция, напротив, оказывается огромной, и, по нашему мнению, она заслуживает большого внимания, особенно в том, что касается философского греческого материала, используемого почти исключительно ради того, чтобы подчеркнуть, как — в противовес Юлиану — самые мудрые среди греков по существу, хотя и несовершенно, наставляли в учениях, аналогичных учению христиан. И именно в этой области могут быть сделаны примечательные наблюдения.