«Это не в моей власти». Как правильно быть стоиком

Новый перевод «Руководства» Эпиктета
с предисловием и комментариями
французского философа Пьера Адо (1922–2010).

Перевод с французского выполнила Анна Грюнерт;
с греческого – проф. Юрий Анатольевич Шичалин.

Об этой книге и ее авторе рассказывает
доцент НИУ ВШЭ Ольга Алиева.

Пьер Адо и «стоический ренессанс»

Исследователь античного стоицизма Тони Лонг как-то признался, что в 1964 г., когда он начал заниматься этой темой, стоицизм был «наиболее обойденной вниманием философской школой античности». Стоики воспринимались в лучшем случае — как источники остроумных интеллектуальных задач, а в худшем — как малоинтересные и, пожалуй, утомительные моралисты.

Одним из тех, кто заново открыл стоицизм в 80-е гг. XX столетия, стал Пьер Адо, который предложил рассматривать стоицизм (как и другие философские школы античности) в свете того, что он называл «духовными упражнениями». Суть его подхода можно резюмировать следующим образом: античные философские тексты призваны «не информировать, а формировать»; не следует искать в них систематичного изложения доктрин («набор пропозиций»), поскольку их задача – не производство систем, а образование слушателя. Философия не сводима к текстам и должна рассматриваться как определенный образ жизни, усваиваемый учеником в рамках философской школы посредством различных упражнений. Философская теория находится на службе философского образа жизни и понятна лишь в его свете.

Понимание философии как упражнения (аскезы) ⁠и образа жизни позволило Адо предложить принципиально новую ⁠трактовку известных философских текстов, ⁠в том числе – «Медитаций» Марка ⁠Аврелия. В этом тексте долгое время усматривали нечто вроде интимного дневника, в котором пресыщенный жизнью император излагает свои задушевные мысли, и на этом основании Марку Аврелию диагностировали даже некоторые расстройства психологического и физиологического порядка, включая язву. Поместив «Медитации» в контекст духовных упражнений, характерных для стоической школы, Адо показал, что подчеркнуто отталкивающие описания некоторых физиологических процессов не связаны с личными особенностями автора: Марк Аврелий не изливает душу, а практикует философию. К такому выводу его привело, в том числе, сравнение текста «Медитаций» с «Беседами» Эпиктета.

«Духовные упражнения» или «практики себя»?

«Духовные ⁠упражнения» следует отличать от термина, предложенного Мишелем Фуко в «Истории сексуальности», – «забота о себе» или «практики себя». Сам Фуко признавал, что Адо оказал на него влияние, и именно по инициативе Фуко Адо стал профессором Коллеж де Франс (их знакомство состоялось в 1980 г.). Однако для Фуко понятие «заботы о себе» связано с формированием субъекта, с ваянием собственного «я», – на что, с его точки зрения, и направлены античные «практики себя». Адо, напротив, считает, что духовные упражнения предполагают отказ от собственного «я», к растворению его в мире, к избавлению от пристрастности. С позиции Адо, упражнения направлены не на конструирование субъекта (позицию Фуко он называет «новой формой дендизма»), но на выход за пределы собственного «я», на «самопревосхождение» и согласие с универсальным Разумом, в перспективе которого стоик стремится смотреть на жизнь¹.

Эту универсальную перспективу, в которой философ должен смотреть на вещи, Адо сравнивал с позицией Канта. В предисловии к «Руководству» Эпиктета Адо пишет: «Поступок [для стоика] не имеет иной цели, кроме самого по себе незаинтересованного поступка. Эта незаинтересованность предполагает преодоление нашей эгоистичной и пристрастной точки зрения с тем, чтобы подняться к высшей трансцендентной точке зрения универсальной Природы и универсального Разума».

Стоицизм как терапия

Современному расцвету стоицизма во многом способствовало не только «переоткрытие» философии в работах Адо и Фуко, но и интерес к этому направлению в когнитивно-поведенческой терапии, в частности, в работах Альберта Эллиса. Речь идет о возвращении к исходно стоической установке, согласно которой наши проблемы производны не столько от событий, сколько от их интерпретации. Неожиданно открылось, что стоические «правила жизни» — это недорогой и эффективный аналог медикаментозного лечения депрессии, тревожности и просто повседневной фрустрации.

Авторы вроде Массимо Пильюччи и Билла Ирвина обращаются к стоицизму за советами о том, как управлять своими эмоциями, правильно реагировать на критику и справляться с гиперответственностью. Популярные ресурсы продвигают идею о том, что «стоицизм – это о том, как в тяжелых испытаниях увидеть возможности, как быть счастливым даже в самой беспросветной ситуации», и даже беглый поиск позволяет обнаружить десятки роликов на YouTube на тему «Как стоицизм изменил мою жизнь» и «10 рецептов счастья от Марка Аврелия».

Подход Адо, хотя он также часто подчеркивает терапевтическое измерение античной философии, следует отличать и от этого направления. Когнитивно-поведенческая терапия может опираться — частично или исключительно — на стоические кейсы, но, строго говоря, не будет большой беды, если место Марка Аврелия займет другой человек, успешно справившийся с тревогой или гневом. Советы «Выбирайте правильных друзей» или «Смотрите на ситуацию со стороны», которые мы находим в такого рода литературе, сами по себе не нуждаются в стоиках. При таком подходе «духовные упражнения» сводятся к универсальному набору правил, своего рода душевной технике безопасности.

Что касается Адо, то он в своем подходе к стоицизму соблюдает историческую дистанцию. Предисловие к «Эпиктету» открывается замечанием: «Арриан писал не для того, чтобы его поняли мы, люди XXI века. Он просто хотел написать другу или, самое большее, группе почитателей Эпиктета, но никак не для читателя любой страны и эпохи» (о том, что сочинения Эпиктета написал на самом деле другой человек, смотри ниже). Свою задачу Адо видит не в том, чтобы извлечь из текста полезные наставления, а в том, чтобы «сделать чтение этого текста доступным [для современного читателя]».

Само осмысление чужого опыта именно как чужого не исключает того, что этот опыт может кому-то помочь. В «Философии как способе жить» Адо замечает: «Если мы скажем напрямую: делайте так, или делайте эдак, то тем самым мы диктуем поведение с тоном фальшивой уверенности. Но благодаря описанию духовного опыта, пережитого другими, мы можем приоткрыть и предложить духовную установку; мы тем самым озвучиваем призыв, который читатель волен принять или отклонить. И именно ему мы даем возможность решать».

Посмотрим теперь ближе, как Адо читает Эпиктета.

«Руководство Эпиктета» — сочинение Арриана

Сочинения позднестоического периода сохранились относительно хорошо, если сравнивать с эпохами Ранней (Зенон, Клеанф, Хрисипп) и Средней Стои (Панетий и Посидоний), которые дошли до нас лишь фрагментарно. Однако и здесь есть некоторые филологические трудности.

Дело в том, что Эпиктет, как и его учитель Музоний Руф, ничего не писал. «[Как и Сократ, эти философы] считали, что истинная философия осуществляется не в застывшем монологе литературного произведения, но исключительно в процессе живого и пережитого диалога, способного наставить слушателей на путь собственного философского образа жизни», — пишет Адо (глава «Беседы Эпиктета»). Дошедшие до нас тексты — результат редакторских усилий их учеников: Арриана в случае Эпиктета и некоего Лукия в случае Музония.

Поэтому исследование Пьера Адо открывается вопросом о личности упомянутого Арриана и цели его сочинения (глава «Арриан Никомидийский»). Арриан присоединился к школе Эпиктета около 108 г. н.э., когда философ (к тому времени изгнанный из Рима) уже обосновался в Никополе (Греция) и открыл там школу (94 г.).

Это ставит перед нами вопрос о том, насколько тексты Арриана (а он не скрывал того, что подражает «сократическим сочинениям» Ксенофонта) отражают характер устных бесед Эпиктета. В какой мере бывший раб, каким был Эпиктет, отвечал за содержание таких литературных произведений, как «Беседы» и «Руководство»? Ответ Адо основывается на анализе языка и стиля. Он приходит к выводу, что в основе текста действительно лежат записи Арриана на «семинарах» Эпиктета, которые он, однако, подверг некоторой художественной обработке и «позволил себе кое-что добавить».

«Руководство» не адресовано философам-анахоретам

Хотя «Руководство» стало «настольной книгой монашества», сам Арриан адресовался не монахам. «Само существование этой маленькой книжки свидетельствует о духовных поисках, которые имели место в среде римской аристократии», – считает Пьер Адо.

Действительно, Арриану предстояла блестящая политическая карьера при императорах Траяне (98–117) и Адриане (117–138). То же можно сказать про его друга Мессалина, которому адресовано «Руководство»: он отождествляется с Гаем Прастиной Мессалином, консулом в 147 г.

Оба факта примечательны: среди стоиков того периода — немало видных государственных деятелей, и именно они были аудиторией Арриана (глава «Что намеревался написать Арриан»). Большинство советов, заключает Адо, обращены не к тем, кто намерен запереться в стенах школы в поисках философской безмятежности, но к тем, кто обзаведется семьей, сделает карьеру, будет участвовать в пирах «нефилософов» и т.п.

Но почему в то же время Эпиктет требует полной отрешенности, недостижимой в миру? «Сначала следует строгий образ жизни, который предписывается внутренним уставом школы, наподобие послушничества, где человек запасается на всю жизнь хорошими намерениями и привычками. Следует делать всё, словно ты истинный философ», — пишет Адо.

Этот период направлен на исправление привычек и требует особой решительности. Некоторые наставления Эпиктета могут показаться слишком резкими, даже противоестественными (например, в главе 12 «Руководства»: умереть от голода лучше, чем жить в страхе), но — предостерегает Адо — всегда «надо делать скидку на парадокс»: «Исправление дурных привычек требует рывка в противоположном направлении».

В то же время, «Эпиктет задумывается о вступлении [своих учеников] в жизнь, то есть о том времени, когда они будут… исполнять свои должностные обязанности». Их привычка к добродетели к тому моменту должна быть устойчива, и только так они смогут принести пользу своему городу или провинции. Одним словом, стоическая философия не была формой «ухода в пустыню».

Три дисциплины добродетели

По Эпиктету, благо и зло имеют моральную природу и зависят от человека. «Сущность блага — определенный жизненный выбор (προαίρεσις), сущность зла — определенный жизненный выбор» (Беседы I, 29, 1). Лишь этот выбор зависит от человека; все остальное – не в нашей власти. Задача философии в таком случае — выработать привычку к правильному выбору.

Поэтому понятие добродетели, или нравственного блага, для Эпиктета предполагает то, что Адо назвал «дисциплиной» в трех смежных областях. В «Беседах» Эпиктет говорит о том, что тому, кто намерен стать добродетельным человеком, надо упражняться (ἀσκηθῆναι, ср. русское «аскетика») в том, что касается (1) желаний; (2) стремлений к действию; (3) суждений. Только в этих областях возможно для нас благо или зло. Желания, стремления и суждения — это пространство нашей свободы.

Троичная схема «желания — действия — суждения» напоминает платоновское деление души на вожделения, гневливое начало (побуждающее к действию) и разум. На этом делении Платон основывает свою теорию добродетелей: умеренность — добродетель вожделеющей части души; смелость – действенной и гневливой; мудрость — добродетель разума; справедливость же присуща душе целиком, когда все три ее части заняты «своим делом».

Но Адо подчеркивает принципиальное отличие Эпиктета от Платона в этом вопросе. У Платона между этими частями существуют иерархические отношения: разум «навязывает свои законы желанию и действию, которые, будучи лишёнными разума и более низкими, могут вызвать в душе зло». Согласно Эпиктету, разум в своей целостности является и суждением, и побуждением к действию, и желанием. Все способности души по-своему разумны.

Эти три части добродетели соответствуют трем частям стоической философии. «Дисциплина желаний» определяет отношение человека к космосу и помогает ему довольствоваться своим жребием: он должен быть готов и к тому, что в драме жизни он останется на вторых ролях (глава 17), что ему придется играть роль обывателя или даже нищего. Это физика – не теоретическая, а практическая, понимаемая как духовное упражнение. «Дисциплина действия» определяет отношение человека к другим людям и регулируется понятием «надлежащего». Это этика, упражнение в действии. «Дисциплина суждения» определяет отношение человека к самому себе и понимается как воспитание внутренней и внешней речи. Это логика.

Все три части друг друга подразумевают: в конечном итоге, и желания, и стремления людей, по Эпиктету, зависят от их суждений по поводу возникающих представлений. Следует желать того и стремиться лишь к тому, что зависит от нас (нравственное благо), и принимать то, что от нас не зависит (а потому не является ни благом, ни злом).

«Предел» и «цель»

Разделение всех вещей на те, что «в моей власти» и те, что «не в моей власти», ставит нас перед вопросом. Мы рискуем собственным благополучием, когда надеемся изменить что-то к лучшему для себя или других людей. Врач, сражаясь с эпидемиями, надеется побороть болезнь. Если же болезнь — «не в моей власти», не лучше ли сидеть дома? Однако Эпиктет не призывает к тому, чтобы «сидеть дома», когда вокруг бушуют несчастья. Чтобы это понять, надо внимательнее присмотреться к стоическому понятию «предела» (τέλος).

Предел отличается от цели (σκοπός). Например (тут Адо цитирует Цицерона) стрелок делает все, чтобы поразить цель (σκοπός); «именно это старание оказывается чем-то вроде того предела (τέλος), который в жизни мы называем высшим благом; само же поражение мишени есть только предмет выбора, но не предмет желания» («О пределах добра и зла» III, 6, 22). Попасть в цель или не попасть — зависит не только от нас, но и, например, от внезапного порыва ветра. Это – не в нашей власти, но в нашей власти — само стремление поразить цель.

Самое важное — не результат, но стремление добиться этого результата. Только оно от нас полностью зависит. Даже не зная исход борьбы, врач будет сражаться с болезнью, а полководец — с врагом. Более того: они будут это делать, даже заранее зная о неблагоприятном исходе (в целом, стоики верили в прорицание и в знаки, ниспосланные Провидением). Но в том, что касается долга, к прорицателю обращаться не надо, говорит Эпиктет в главе 32 «Руководства»: «Если долг требует поддержать в опасности друга или родину, не вопрошай оракул». Иными словами: хотя «не в моей власти» достичь цели, «в моей власти» достичь предела.

Парадокс актера

Хорошо, но мы уже выяснили, что стоик не желает ничего из внешних благ. По этой логике, врач не просто признает, что победить болезнь — «не в моих силах», но и не желает ее побеждать, потому что здоровье не является благом. Почему он вообще будет что-то делать?

Дело в том, что стоики, хотя они относили все внешние (т.е. неморальные) вещи к категории «безразличных», выделяли среди этих вещей некоторые как «предпочтительные», то есть согласные с Природой. Достижение этих вещей регулируется, однако, не нашим желанием, но соображениями долга. Хотя стоик не считает благом ничто внешнее, он может хорошо исполнить роли правителя, отца или мужа, врача и т.д.

Опираясь на театральную метафору самого Эпиктета (глава 17), Пьер Адо называет это «парадоксом актера»: «Лучший актер, согласно Дидро, тот, который умеет играть, оставаясь безучастным, не давая увлечь себя страстью персонажа, которого он играет… Мы будем играть роль тем лучше, чем больше наша внутренняя свобода, чем с большим безразличием мы принимаем назначенную роль, рассматривая ее как ниспосланную божественной волей».

¹ См. его «Размышления о понятии “культуры себя”» в «Духовных упражнениях».