Ю.А. Шичалин. История античного платонизма

Содержание

 

Введение

История античного платонизма в институциональном аспекте
и периодизация античной философии

1. Постановка проблемы

2. «Философия истории» и проблема периодизации

3. Терминологическая проблема

4. Проблема источников: первый подступ к периодизации античной философии

5. Институциональный аспект: античная философская школа и ее инструментарий

6. Три этапа бытования античной философии: пребывание — исхождение — возвращение

7. План работы, ее новизна и актуальность

 

Приложения

I. С. Н. Трубецкой: образ сущей и всеединой Истины в истории философии

II. А. Ф. Лосев: значение неоплатонизма для полного представления об античной философии

III. В. Хёсле: структура истории философии

 

Глава I. ПРЕБЫВАНИЕ

1. Предыстория и начало античной философии

Мудрецы и ученые

Пифагорейская философия: открытие школьного знания

Непосредственные рефлексы пифагорейской философии:
Ксенофан и Гераклит; Парменид, Эмпедокл, Зенон

Экскурс: Фалес и начало европейской философской и научной традиции

2. Расширение философской проблематики, дисциплинарное членение
философии и ее техническое оснащение

Софисты

Сократ и сократики

3. Обретение полноты пребывания античной философии
в Платоновской Академии

Традиционные взгляды на хронологию сочинений Платона
и новая модель Х. Теслефа

Начало литературного творчества: речи, в которых Платон-литератор демонстрирует
свое владение существующими жанрами и темами

«Апология Сократа»

«Менексен»

«Федр»

«Пир»

80-е — середина 70-х годов: рамка пересказанных диалогов
как симптом начала регламентации школьной жизни

«Протагор»

«Пир» и «Федон»

«Государство»: школа как освоенное пространство мысленного эксперимента

Диалоги 70-х — начала 60-х гг., писавшиеся на фоне «Государства»

Переходный период: «Теэтет» и «Парменид»

Академия при Аристотеле: систематическое изложение
философских дисциплин и регламентация стихии диспутов

4. Интеллектуальный кругозор античной философии на этапе пребывания

5. Заключение к первой главе

 

Глава II. ИСХОЖДЕНИЕ


1. Академия и другие философские школы в IV—III веках до Р. Х.

Древняя Академия: систематизация и догматизация учения
основателя школы, комментарии и диспутации

Аристотель и перипатетики: научные и историографические изыскания

Стоики: первые образцы схоластической рутины

Эпикурейцы и популяризация философии

 

2. Стоики и академики во II — I веках до н.э.

Средняя Стоя: поворот к Платону

Эволюция Академии: от скептицизма к догматизму

3. Изложение философии у филологов и историков

4. Пифагореизм: подчеркнутый эсотеризм философии

5. Заключение ко второй главе

 

Глава III. ВОЗВРАЩЕНИЕ

1. Эпикурейцы, стоики, Вторая софистика: интерес к истории философских школ
на фоне глобального возвращения к истокам греческой культуры

2. Аристотелики: первый пример школьной замкнутости,
опирающейся на толкование текстов основателя школы

3. Платоники до Плотина

Множество платоновских школ и их основные
доктринальные тенденции: пифагореизм и антиаристотелизм

Оснащение школьного платонизма учебными пособиями

Жанровая эволюция: комментарии к диалогам Платона

Популярный платонизм и постепенная сакрализация образа Платона

4. Школьный платонизм к началу III века н.э.

5. Плотин: усмотрение бытийной основы школьной учености

6. Амелий, Порфирий: эволюция школьной организации в связи с осознанием оппозиции
язычества и христианства

7. Ямвлих: окончательное оформление школьной организации позднего платонизма

8. Ученики Ямвлиха

Школы в Апамее и Пергаме: теургия и хранение священных текстов

Император Юлиан: неудачная попытка расширить рамки языческой школы до пределов империи

9. Афинская школа: расцвет платонической схоластики

Плутарх, Сириан

Прокл и его преемники

Дамаский

10. Александрийская школа: христианство принципиально
готово к адаптации языческой системы философского образования

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Список сокращений

Список работ

Библиография

Хронологическая таблица

 

 

Введение


История античного платонизма в институциональном аспекте
и периодизация античной философии

 

Рассмотрение институционального аспекта истории античного платонизма в настоящей работе имеет более конкретный и более общий смысл.

Конкретный смысл работы заключается в том, что мы можем отчетливей проследить и яснее понять механизмы бытования и развития этого внушительного многовекового феномена — античного платонизма — благодаря специальному вниманию к институциональному аспекту его истории.

Более общий состоит в том, что в историко-философской работе на современном этапе развития европейской философии неизбежно обнаруживается, что она имеет совершенно отчетливые предпосылки в той или иной философии истории. Специальное выделение и рассмотрение платонической традиции заставляет нас пересмотреть самые общие подходы к истории античной философии в целом. В данном Введении преимущественно подчеркивается второй аспект, тогда как первый аспект естественным образом усматривается из основной части работы.

Необходимость пересмотра традиционных подходов к изложению истории античной философии в целом (а оно, разумеется, предваряется ее определенным пониманием) провоцируется как общими методологическими соображениями, так и развитием конкретных исторических, филологических и историко-философских исследований. Именно совокупность этих провоцирующих моментов обусловила то понимание истории античного платонизма, которое предлагается в настоящей работе и которое, как представляется, может во многом уточнить традиционное понимание истории античной философии в целом.

Проблема периодизации — первая из проблем, которые встают перед исследователем и излагателем истории античной философии. Впрочем, это относится и к любому другого периоду европейской философии и к другим философским традициям. Для современной историко-философской мысли, а тем самым и для современной философии как таковой все больше становится очевидным, до какой степени и эта проблема сама по себе — по самому своему существу — является философской.

В самом деле, от того, на каких философских позициях стояли исследователи, зависела и их интерпретация античной философии. Под влиянием Канта написана история философии Теннеманна, под влиянием Шеллинга — Фр. Аста. Едва ли удивительно, что сама история философии как философская наука в современном смысле начинается после Гегеля, что первые серьезные труды по истории античной философии в современном понимании были предприняты учениками и последователями Гегеля и Шлейермахера, что неокантианца П. Наторпа прежде всего занимает история проблемы познания в античности, что позитивист Т. Гомперц рассматривал развитие европейской философии исключительно в связи с историей науки, что Хайдеггер, призывая к деструкции, одновременно считал необходимым вернуться к досократикам, стремился заново интерпретировать Платона, отыскать исконные античные черты у томистски близкого ему Аристотеля, etc.

Для отечественных историков философии советского периода, работавших по марксистско-ленинским схемам, едва ли случайным было выделение линий Демокрита и Платона и подчеркнутое внимание к материалистическим, телесным, рабовладельческим и прочим такого рода аспектам античной философии. Поэтому с исчезновением искусственно воздвигавшихся идеологических подпорок традиционной схемы изложения античной философии необходимость для отечественной историко-философской традиции новых подходов становится все более очевидной. При этом в особенности важной оказывается самостоятельная интерпретация историко-философского материала, то есть непосредственная работа с источниками, а не со сложившимися вокруг них идеологемами.

Таким образом, этот более общий смысл предлагаемого рассмотрения античного неоплатонизма самым тесным образом связан с более конкретным его смыслом. Сам общий взгляд на историю античной философии и ее периодизацию, предлагаемый в настоящей работе, устанавливался на основе конкретных исследований греческих текстов Платона, Плотина, Прокла, а также аудиторного чтения ряда других греческих авторов классического и позднего периодов. Именно этой конкретной работой и спровоцировано стремление сделать при изложении античной философии узнаваемыми не те или иные схемы ее понимания, а самое античную философию, доступную нам в виде вполне обозримого числа лучше или хуже сохранившихся и изданных и непрерывно толкуемых текстов.

 

1. Постановка проблемы

Античная философия не представляет собой некоего первозданного неисследованного пространства. Несмотря на неполноту наших источников мы знаем античную философию достаточно хорошо. Не в последнюю очередь это связано с тем, что европейская философия с самого своего возникновения у греков есть сфера постоянной рефлексии, то есть постоянного самосоотнесения на каждом этапе ее бытования с тем, что уже было сделано и делается в этой сфере. Поэтому с первыми изложениями предшествующей философской традиции мы сталкиваемся уже в самой античности, и уже в античности этих изложений много. В античности этот вид рефлексии преимущественно принимает форму доксографии.

Еще от Аристотеля мы знаем, что история греческой философии начинается с Фалеса (Arist. Met. I 983b21: ), и тот же Аристотель первый систематически приводит мнения предшествующих философов при изложении отдельных проблем физики, первой философии и других разделов философии. Разработкой доксографической проблематики был специально занят ученик Аристотеля Теофраст, автор знаменитого в античности компендия . Изложение по проблемам дополняется изложением по школам. Наиболее знаменитый и до сего дня используемый доксографический компендий Диогена Лаэртия, который уже опирается на длительную доксографическую традицию, выделяет ионийскую, италийскую, платоновскую, аристотелевскую, стоическую и эпикурейскую школы, а ряд философов рассматривает отдельно — вне этих школ.

Но известно также, что такое деление на школы (в частности, выделение ведущих четырех школ античности — Академии, Перипата, Портика и Сада) до известной степени отражает реальное положение в эпоху эллинизма, тогда как более ранний период оказывается представлен в данной классификации совсем условно, а на более поздний она естественным образом вообще не распространяется.

Осознание того, что античная доксография дает нам не сам материал как таковой, а его всегда тенденциозную выборку и известную интерпретацию, было чрезвычайно важным для историков философии ХIХ века, и одним из результатов этого осознания было, в частности, то специфическое направление в историко-филологической науке, которое стремилось выделить и рассмотреть самостоятельно подлинные фрагменты древних философов. Так в новоевропейской науке было положено начало совершенно определенной тенденции: проверить возникшие еще в античности схемы рассмотрения философии, выработать адекватное представление о том, что было на самом деле, и на основе подлинных материалов заново выстроить понимание того, с чем мы имеем дело, когда говорим об античной философии. На этом пути возникал ряд частных проблем, важнейшие из которых рассматриваются ниже.

 

2. «Философия истории» и проблема периодизации

Укажем на три основные тенденции в подходе к самому полю исследования, каким является история античной философии. По существу дело и речь идет о том, что как у историка вообще, так в особенности у историка философии уже в основе отбора своего материала и его организации лежит некое предпонимание, то есть в большей или меньшей степени осознаваемая, но всегда предшествующая работе с материалом философия истории.
Эта неизбежная — хотя, может быть, и невольная — философская ангажированность историка, во-первых, может подчеркнуто сниматься за счет объективирования материала и методов его исследования; во-вторых, специфика философии может редуцироваться как несамодовлеющая за счет переключения внимания на внефилософские моменты, объявляемые первичными по отношению к философии; и, в-третьих, самодовлеющий философский характер историко-философской работы декларируется, и в этом случае мысль исследователя рассматривает себя как находящуюся в самой исследуемой сфере.

а) Первая тенденция — наиболее наивная с философской точки зрения и в то же время наиболее продуктивная с точки зрения развития наших конкретных представлений об античности — исходила из представлении о наличии объективной науки (например, некоей единой исторической науки от Геродота до наших дней), которая сама по себе — на основе своих постепенно выработанных достаточно точных и верифицируемых методов — получает результаты, могущие быть использованы в качестве материала, в частности, и историком мысли. Именно эта претензия на объективность способствовала мощному развитию комплекса историко-филологических наук, традиционно включавшихся в классическую филологию1, которая стремилась максимально освободиться от какой бы то ни было идеологической предвзятости, в частности, от философской ангажированности. Истина, достигаемая изысканиями ученого, есть истина научная и объективная, и при этом не так важно, идет ли речь об истории греческой вазописи, скульптуры или о философских учениях.

И действительно, классическая филология с ее отдельными отраслями — наука, причем наука кумулятивная и развивающаяся, так или иначе давшая начало всему комплексу историко-филологических и лингвистических дисциплин, сделавших исключительные успехи в ХIХ веке. Именно с результатами, полученными филологами-классиками или историками и философами, получившими соответствующую филологическую подготовку, и с проблемами, которые были ими осознаны, поставлены и так или иначе разрешены, мы и будем преимущественно иметь дело в дальнейшем, поскольку именно здесь был достигнут наиболее реальный прогресс в нашем знании как античности вообще, так, в частности, и античной философии. Зафиксировав, что в данном случае мы имеем дело со стремлением обрести истину, которая находится вне нашей (исследующей) мысли, укажем на две другие тенденции.
б) Одна из них исходит из того, что история мысли, будучи включена в некоторый более общий процесс развития цивилизации и культуры, определяется этим процессом. Исторические формы философии есть проявления чего-то другого, и понять философию означает понять, как в ней это другое проявляется. Таким образом, согласно этому подходу истина находится вне исследуемой нами мысли. На этом пути возникали разного рода редукционистские концепции, которые давали удобную канву для рассмотрения истории философии.

Ницшевское понимание системы ценностей как одного из проявлений воли к власти и их смены как смены здоровых инстинктов их вырожденческим извращением2; марксистское рассмотрение философии как идеологии господствующего или угнетенного класса и истолкование смены идеологий как отражения надстройкой изменений экономического базиса3; дильтеевское понимание языка, нравов, правовых форм, искусства, а также философии как органов и форм самопознания, миросозерцания, коренящегося в жизни4; шпенглеровский, так сказать, биологический редукционизм5; стремление свести историю мысли к смене мифологических моделей мира6, к социологическим и психологическим реалиям; структуралистские подходы — все эти разные типы редукционизма отбирают у истории философии сам ее предмет и тем самым, разумеется, не предполагают специального внимания к его специфике.

в) Наконец, третья тенденция историко-философских исследований в наибольшей, как представляется, степени стремится совместить равно профессиональный интерес как к истории, так и к философии, то есть проявить интерес к истории как к царству истины, неотделимой от разума исследующего и исследуемого, а тем самым и от философии.
Тот факт, что в истории философии мы всегда имеем дело с философией в истории, с абсолютной четкостью был впервые осознан Гегелем7. Но как его адепты, так и противники, среди которых были прежде всего представители только набиравшей силу и еще молодой для Европы исторической науки, чьи успехи были связаны в том числе и с развитием классической филологии, не сумели воспользоваться этой прекрасной тавтологией.

Тому были причины. Основная, как представляется, состоит в том, что сам Гегель не показал, как и в чем индивидуальная мысль, имеющая дело с исторически конкретным материалом, может опознавать себя в качестве того, что убедительно для другого, то есть для другой мысли, которая рассматривает тот же материал вне гегелевской схемы в целом и самостоятельно интерпретирует отдельные моменты этого целого8. Собственно говоря, эта задача и не возникала, поскольку она не была поставлена как самостоятельно значимая проблема факта, то есть того, что является главным составляющим моментом исторического и историко-философского опыта.

Определяя философию как познание развития конкретного (Erkenntnis der Entwicklung des Konkreten9), как систему в развитии, в качестве каковой она и есть история философии (So ist die Philosophie System in der Entwicklung, so ist es auch die Geschichte der Philosophie10), Гегель в каждом данном конкретном случае не испытывает необходимости показать, что речь идет именно о том, о чем он говорит. Поэтому прекрасный общий тезис, согласно которому предметом мысли является сама мысль как конкретное историческое бытие, практически не приводит к конкретным историко-философским исследованиям.

Для того чтобы понять, почему общий плодотворный взгляд Гегеля на историю философии оказался непродуктивным в конкретных историко-философских исследованиях (хотя в качестве катализатора конкретных исследований «История философии» Гегеля имела безусловное влияние и значение), рассмотрим несколько примеров.
Гегель, рассуждая о божественном логосе у Гераклита приводит начало его сочинения: «Da das Umgebende die Vernunft () ist, so sind die Menschen unvernünftig, sowohl ehe sie hören, als wenn sie zuerst hören. Denn da, was geschieht, nach dieser Vernunft geschieht: so sind sie noch unerfahren, wenn sie die Reden und Werke versuchen, welche ich aufzeige (, auseinandersetze, erzähle, erkläre) nach der Natur jegliches unterscheidend und sagend, wie es sich verhält».

То, что Гераклит понимает окружающий мир как разум, или разумное рассуждение, безусловно, возможно11; но при этом исчезало еще одно понимание его текста, которое во всяком случае необходимо иметь в виду для исторически корректного толкования, в особенности, если этот фрагмент относится к началу сочинения:

«Хотя существует это-вот (= мое) рассуждение, однако люди всякий раз оказываются неспособны к пониманию: и до того, как выслушали (его), и выслушав впервые. В самом деле, хотя все возникает в соответствии с этим рассуждением, они, судя по всему, не имеют опыта в своих попытках схватить те слова и вещи, которые я излагаю, разделяя каждое в соответствии с природой и показывая его как есть».

При таком понимании этого текста (абсолютно естественном с точки зрения греческого языка) мы попросту стараемся не забыть, что он, вероятнее всего, стоит в начале конкретного сочинения, написанного в совершенно определенное время, сочинения, которое по своей заносчивости и чувству собственного интеллектуального превосходства оказывается абсолютно сопоставимым с началом сочинения презираемых Гераклитом Гекатея Милетского («...я пишу это так, как мне представляется истинным, ибо рассказы эллинов многоразличны и смехотворны» — fr. 1 Jacoby, перев. А. В. Лебедева) и Ксенофана («Истины точной никто не узрел и никто не узнает / Из людей о богах и о всем, что я только толкую...» — В 34 DK, перев. А. В. Лебедева).

Исторически корректно восстанавливаемый образ Гераклита очень хорошо впишется в историю интеллектуальных движений его времени как феномен безусловно интересный, но даже не центральный, а скорее периферийный. И нам трудно будет усмотреть в нем предвестника гегелевской диалектики просто потому, что мы постараемся остаться в пределах V века до Р. Х., где такого факта быть просто не может.

Однако для философского подхода все эти конкретные соображения могут представляться просто несущественными и нефилософскими по сравнению с гераклитовской диалектикой etc. Когда же исторически конкретный феномен оказывается философски неинтересным, тогда и конкретные исторические и филологические изыскания для философа проскакивают мимо существа дела. Но это же делает его собственные построения неинтересными для филолога и историка, причем тоже как не имеющие отношения к существу дела. И хотя это явственное и исходное расхождение между преимущественным интересом историка и филолога к тому, что вне нашего разума, в самой исторической действительности, и исключительными претензиями философского понимания, претендующего на схватывание существа дела в обход фактической стороны самого дела, оказалось при всей взаимной ограниченности этих расходящихся подходов весьма продуктивным как для европейской историко-филологической науки, так и философии, — тем не менее его принципиальная неудовлетворительность представляется очевидной.

Чтобы показать, что дело идет вовсе не о возможности различной интерпретации отдельных фрагментов, приведу другой пример — гегелевское изложение философии Платона. Рассмотрев отдельные платоновские концепции, Гегель затем излагает его диалектику, философию природы и философию духа, то есть в несколько модифицированной форме воспроизводит сформированное еще в Древней Академии деление философии на логику, физику и этику (политику)12. С точки зрения исторической реконструкции платоновской философии такое изложение оказывается безусловным анахронизмом и никак не позволяет нам понять, каким образом развивалась платоновская мысль и как та же Академия постепенно пришла к такому разделению философии. При всем желании нельзя свести платоновскую философию к трем диалогам — «Государству», «Тимею» и «Пармениду», — разве что вместе с неоплатониками рассматривать два последних диалога как вершину платоновской философии, на самой высокой ступени представляющую ее в целом.

Такого рода исторически некорректные интерпретации мы можем обнаружить на каждой странице гегелевской истории философии, хотя те же страницы для понимания самой гегелевской философии дают прекрасные примеры глубокомысленного философского отношения к знаменитым философским текстам античности. Именно эта несогласованность конкретной работы по исторически корректной реконструкции и интерпретации текстов, традиционно относящихся к философии, в специальном труде, провозгласившем изучение конкретного своей целью13, с общими прекрасными и глубокими с философской точки зрения установками и спровоцировала длительное расхождение между философской и историко-филологической интерпретацией истории философии. Но при этом необходимо помнить, что до известной степени эта несогласованность у Гегеля отражала реальную неразвитость историко-филологической науки и столь же реальную высоту философии Гегеля, в которой европейская философия впервые достигла понимания истории философии как целого.

Поэтому понятно и во всяком случае неудивительно, что именно гегелевский подход уже в ХХ веке оказал влияние на герменевтическую традицию: у Хайдеггера и Гадамера14 мы можем усмотреть целый ряд чисто философских подходов к совмещению истины как таковой (безусловно относящейся к философскому ведению, то есть наличной в исследуемой философии и в то же время в существе своем доступной исследующему разуму) с научной истиной историков и филологов. Однако несмотря на то, что именно в герменевтической традиции, как представляется, в принципе наиболее вероятно можно было бы предположить указанное совмещение научной истины и истины философской, эволюция герменевтической мысли от Хайдеггера к Рикёру, например, заставляет в целом осторожно относиться к перспективам развития этой традиции, где все меньше места остается для онтологической проблематики15.

Однако мы можем указать и на несомненную тенденцию вернуться к собственно историко-философской проблематике у ряда современных исследователей, имеющих опыт историко-филологических исследований в области античной философии. С этой точки зрения чрезвычайно перспективное направление современной философии, неразрывно связанное с самостоятельными историко-философскими штудиями, представлено в работах одного из наиболее авторитетных современных французских мыслителей Пьера Адо.

Воспитанный в духе томистской философии и испытавший влияние Жака Маритена, Пьер Адо приобщился к самостоятельной филологической и историко-философской работе под влиянием знаменитого издателя Плотина П. Анри и сначала приобрел известность своими публикациями по истории античного неоплатонизма и патристики. Но уже для Мишеля Фуко Пьер Адо становится авторитетом именно как философ. Благодаря выходу книг «Духовные упражнения и античная философия» (3-е издание вышло в 1993 году), «Внутренняя цитадель. Введение в “Размышления” Марка Аврелия» (1992), «Что такое философия» (1995), а также сборнику английских переводов, объединенных под заглавием «Философия как образ жизни» (1995)16 философская значимость Пьера Адо становится несомненной, но подлинное приобщение к его опыту требует от современности немалых усилий.

Другое современное направление в подходе к античной философии, уже проявившее себя достаточно ярко в исследовании Платона, также связано с именем издателя Pseudepigrapha Pythagorica, исследователя стиля и хронологии платоновских диалогов Хольгера Теслефа. С его участием (и под его, на мой взгляд, сильным влиянием) был, в частности, выпущен сборник «Диалоги Платона: новые исследования и интерпретации»17. Хотя издатель отмечает, что направление этого сборника было задано рядом исследователей еще в ХIХ веке и представлено оно как филологами-классиками (начиная со Шлейермахера), так и философами экзистенциально-феноменологической ориентации (начиная с Ницше, филолога-классика, и Хайдеггера, возвращавшего европейскую философию к грекам), а также представителями американской прагматико-натуралистической школы (идущей от Вудбриджа), однако тот факт, что теперь драматическая интерпретация платоновских диалогов становится, по мнению ряда исследователей, доминирующей, весьма показателен.

Если отвлечься от частных проблем, разрабатываемых этим направлением, его общая ориентация может оказаться весьма перспективной для работы в указанном русле: совмещение относящейся к философскому ведению истины с научной истиной историков и филологов. И именно это представляется по существу возможным при последовательном проведении того институционального подхода, который развивается в данной работе.
Итак, поставив данную проблему в общей форме, не будем выпускать ее из виду при изложении более частных проблем, связанных конкретно с периодизацией античной философии.

 

3. Терминологическая проблема

Эта проблема распадается на две части: во-первых, речь идет о терминологии, используемой современными исследователями для обозначения определенных исторических феноменов; во-вторых, о терминах, в которых интерпретируется античная философия начиная с самой античности. Принципиальная значимость этой проблемы состоит в том, что философы, филологи, историки по существу равно безразличны к тому, каков тот терминологический инструментарий, которым они пользуются, как если бы его характер был совершенно безразличен как для изучаемых фактов, так и для нашего их понимания.

а) Проблема терминологии, используемой современными учеными, может показаться не слишком существенной. В самом деле, если выделен определенный класс исследуемых предметов, то используемый для его обозначения термин может быть, как представляется, почти случайным, и часто с такими случайными, ad hoc возникшими терминами мы и сталкиваемся. Один из таких терминов — досократики.

Ряд ранних философов были объединены в собрании Фрагменты досократиков (первое издание вышло в 1903 году), составленном знаменитым Германом Дильсом и впоследствии дополненном его учеником Вальтером Кранцем. Шестое издание Дильса-Кранца вышло в 1951–1952 годах и выдержало еще ряд репринтов. Как название первоначального собрания фрагментов термин «досократики» был абсолютно уместен, но постепенно — в силу того, что собрание фрагментов прочно вошло в научный обиход, — он приобрел несвойственный ему смысл исторического понятия, за которым невольно усматривается самостоятельная историческая реальность, некий особый самобытный феномен.

Выделение философии досократиков в качестве первого этапа античной философии сразу придает ей определенный характер, потому что начало — как известно — полдела: а именно, досократики трактовались — с опорой на Аристотеля, менее всего озабоченного исторически корректной интерпретацией своих предшественников, — преимущественно как натурфилософы, и тем самым вся античная философия начиналась с натурфилософии. Таким образом, квазиисторические характеристики приобретала по существу некая фикция (поскольку даже в очень огрубленном виде нельзя свести все разнообразие мысли VI–V вв. к натурфилософии), и никакое самое углубленное понимание и толкование этой фикции не приближает нас к подлинной исторической реальности. При всем том, что фигура Сократа действительно была рубежной18, — попытки установить, например, логику развития досократовской философии, проследить ее основные тенденции неизбежно имеют результатом произвольные конструкции, не имеющие реального исторического наполнения, тогда как реальные и весьма определенные тенденции развития данного периода греческой мысли оказываются вне поля зрения исследователей.

Введенное И. Г. Дройзеном в ХIХ веке понятие эллинизма, войдя в обиход, также обросло целым рядом ассоциаций, никак не предполагавшихся в исходном греческом слове: оно стало противопоставляться эллинству — подлинной греческой культуре эпохи ее расцвета — и обозначать синкретическую культуру на просторах империи Александра Македонского, распавшейся на отдельные монархии. О том, что само слово означало следование грекам и использование чистого греческого стиля речи, при размышлениях об эпохе эллинизма вспоминается редко. В свое время специальное внимание к эпохе между расцветом греческой культуры и утверждением Рима было чрезвычайно важным и способствовало вмещению в поле зрения европейцев замечательных страниц их собственной истории. Но будучи воспринято как обозначение самостоятельного феномена, подлежащего специальному изучению, это понятие породило многочисленные споры о начале и конце этого периода, а также понятие позднего эллинизма, эллинистически-римской философии etc.19

Несмотря на наличие уже в греческом языке модели глаголов на -, в частности глагола , само слово «платонизм» (platonismo, platonisme, Platonismus) возникает только около середины ХVI в. Из свидетельств ХVII в., когда это слово стало уже модным, можно привести Мольера — в его Femmes savantes, 3 акт, есть сцена, где одна из ученых дам говорит:

et pour les abstractions, j’aime le platonisme.

В ХVIII веке под платонизмом понимали предосудительную склонность к учению Платона, проявившуюся уже у Отцов Церкви, в Никейском символе якобы подменивших исходное учение о Логосе конструкцией в платоновском духе, либо как еретическое учение, в корне противоположное христианству20. У историков философии под платонизмом понималась история влияния Платона, которое могло проявляться в том или ином философском построении (например, платонизм в теории познания).

Слово «неоплатонизм» появляется еще позднее — в ХIХ веке, однако поначалу оно используется не как термин, а наряду со словом «платонизм». У Гегеля, впервые в новоевропейской истории философии давшего целостный обзор и глубокую оценку позднеантичной философии, термины платонизм и неоплатонизм используются как взаимозаменимые: «Diese Philosophie heißt neupythagorisch und neuplatonisch, man kann sie auch neuaristotelisch nennen»; «Wir sehen in dieser Periode die platonische Philosophie hervorkommen, die aber als eins mit der Aristotelischen gewußt wurde. Die Grundidee dieser neupythagorischen auch neuplatonischen oder alexandrinischen Philosophie war: das Denken, das sich selbst denkt, der , der sich selber zum Gegenstande hat»21.
Только со второй половины ХIХ — в начале ХХ века начинается отчетливое выделение в истории платонизма периода, начинающегося с Плотина. Основания для такого понимания истории позднего платонизма можно найти уже в истории платонизма Генриха фон Штайна22. А Карл Прехтер23, заложивший основу современного изучения позднего платонизма, в статье 1910 года уже абсолютно отчетливо говорит о «школах и направлениях неоплатонизма». И теперь уже понятие неоплатонизма, заменившее собою также условное понятие александрийской школы в широком смысле и приведшее к возникновению понятия александрийской школы в узком смысле, а также понятия Среднего платонизма, неопифагореизма, эклектицизма etc. постепенно начинают рассматриваться как обозначения самостоятельных феноменов, имеющих свои сущностные характеристики, и тогда перед исследователями возникают такие проблемы, как переход от Среднего платонизма к неоплатонизму, вопросы о том, кто был первым неоплатоником, был ли Платон неоплатоником, как соотносятся неопифагореизм и Средний платонизм etc.

Но те, кого стали называть неоплатониками, сами себя считали просто платониками — последователями учения Платона и почтительными толкователями его сочинений. Более всего платоники опасались упреков во введении новшеств, неведомых Платону и другим божественным мудрецам древности, а одной из заслуг Ямвлиха следует считать как раз то, что он первым стал рассматривать как единую традицию то, что современные исследователи стремятся разделить: средних платоников и Плотина с Порфирием, etc.

Конечно, можно сказать, что во всех этих случаях речь идет о некоторой условности, которая должна приниматься как таковая. Но опыт науки ХIХ–ХХ веков показывает, что специальный термин, возникая ad hoc, вызывает затем к жизни представление о некоем реальном феномене, который — в силу того, что у него нет самостоятельной исторической реальности, — начинает искусственно конструироваться. Поколения философов, историков философии, филологов рассматривали досократиков и неоплатоников, далеко не всякий раз задумываясь, что эти термины можно, разумеется, рассматривать как условные обозначения определенных хронологически или доктринально определенных периодов, но за ними не стоит самостоятельной реальности, какая стоит, например, за известным с античности понятием платоновской Академии24.

С другой стороны, сами древние вообще не были озабочены тем, что мы называем исторически корректным изложением истории философии: в такой форме задача просто не ставилась. Поэтому проблема классификации исторических фактов, разделения истории на периоды, именования того, с чем мы имеем дело, не должна, конечно, превращаться в самоцель. Но наличие такой проблемы нужно иметь в виду, и при чтении того или иного изложения античной философии необходимо пытаться увидеть за схемами и терминами то, что характеризует автора схемы и термина, а что — историческую реальность. Сама же уверенность в том, что совершенно определенная историческая реальность действительно существовала и что при этом она доступна нашему познанию, — совершенно необходима историку философии.

б) Помимо этого в античных изложениях предшествующей философии мы сталкиваемся с целым рядом терминов, которые были использованы позднейшими мыслителями для описания того, с чем они сталкивались у своих предшественников, еще не разработавших соответствующий категориальный аппарат. К такого рода терминам принадлежит прежде всего понятие начала (), разработанное Аристотелем и применявшееся им при описании учений о природе: именно так ( ) у Аристотеля и в более поздней традиции назывались сочинения большинства ранних греческих мыслителей, а сами они тем же Аристотелем, впервые специально разработавшим понятие назывались . Обязательные поиски начал и природы у Фалеса, Анаксимандра, Анаксимена и других досократовских философов определенным образом сбивали внимание исследователей и провоцировали анахронистическую интерпретацию древних учений.

Тот же Аристотель называет начала у Анаксагора гомеомерии ( ), применяя свой термин, не употреблявшийся Анаксагором.

Само слово «философия» в применении к ранним мыслителям, в частности к милетцам, также до известной степени вводит в заблуждение, поскольку понимание философии, которое было постепенно выработано в платоновской Академии, не может быть механически перенесено на более раннюю эпоху.

Понятие диалектики, имевшее в античности совершенно определенный технический узус, после Гегеля стало рассматриваться в некоем расплывчатом смысле учения о единстве и борьбе противоположностей и т.п., так что начало диалектики усматривалось уже в мифологических представлениях, а Гераклит едва ли не основывал диалектику как науку.

Применительно к Платону Аристотель и поздние авторы говорят об идеях как об отдельных сущностях, началах etc., что заставляло искать теорию идей в философии Платона как ее главную характеристику. Но сделать это на основании платоновских диалогов было достаточно сложно, поскольку Платон нигде специально и систематически не выстраивает такой концепции, точно так же у него нет специально и систематически разработанной концепции самосущих чисел и других концепций, успешно разрабатывавшихся его последователями. Это заставляло искать у Платона тайное, сокровенное учение, тем более, что Аристотель и ряд поздних авторов говорили о неписаном учении Платона ( ). Стремление выяснить, чем было это сокровенное учение Платона, заставляло пренебрежительно относиться к сохранившимся письменным текстам Платона, причем опираясь на те же самые всем известные тексты (например, пассажи из «Федра» и VII Письма), и выстраивать платоновскую философию на основании Аристотеля и поздних авторов. Огромная литература по этому вопросу25 ясно демонстрирует важность корректного использования терминологии и необходимость следовать рекомендации Аристотеля: до выяснения того, чем нечто является, убедиться, существует ли оно26.

Эти и другие подобного рода проблемы в определенной последовательности вставали преимущественно перед филологами-классиками и так или иначе ими решались. Но нельзя не заметить, что за этими частными проблемами стоит один общий и в основе своей философский вопрос. Суть его состоит в следующем.

в) Когда мы занимаемся историей философской мысли и способов ее выражения, мы сталкиваемся прежде всего с определенного рода рефлексией, результатом которой как раз и является та или иная терминология, сознательно конструируемая и развиваемая. В истории мысли мы имеем дело не с безгласными объектами, а всегда с сознательными субъектами, характер и тип самосознания которых и важен для нас в первую очередь. Реалии истории мысли суть реалии, выражаемые в языке (хотя их при этом нельзя смешивать с языковыми реалиями) и определенным образом фиксируемые. Покамест определенная культура не знает того или иного понятия, не фиксирует это понятие с помощью определенного термина, пока она тем самым не осознаёт, не мыслит его как известную ей духовную реальность, оно в известном смысле и не существует. Парменидовское совпадение мысли и бытия можно считать представленным в данной сфере парадигмально.

Мы можем сколь угодно много рассуждать о всяких протофеноменах (прото-философии или прото-науке, например), о прообразах и предвосхищениях той или иной концепции или идеи; но покамест культура вообще, а философская культура в частности, не опознаёт, не сознаёт и не называет их, — это значит только одно: они не стали еще фактом ее сознания, а значит и ее бытия. Пытаясь втиснуть более раннюю мысль в чуждую ей более позднюю терминологию, мы неизбежно совершаем подмен и лишаем мысль возможности осознать чужое как ее собственное, вместо этого создавая некую фикцию. Конечно, в науке неизбежно сознательное создание определенного рода фикций — инструментов познания. Но бессознательное следование фиктивным моделям уводит мысль в ту бездну имагинативного зазеркалья, из которой трудно выбраться к свету подлинного бытия-ума.

 

4. Проблема источников: первый подступ к периодизации античной философии

Ход предшествующих рассуждений приводит нас к соображению элементарному и очевидному, но, тем не менее, принципиально важному как раз в этих своих элементарности и очевидности. Занимаясь историей мысли, мы должны исходить из ее исторически реального, причем доступного нам бытия: мы должны опираться на источники, каковыми в случае истории античной философии в преимущественной степени оказываются письменные тексты античных философов.

Между тем, дошедшие до нас тексты античных философов представляют собой неравномерную выборку из значительно большего числа созданных в античности, причем выборку, произведенную как античностью, так Средними веками и Возрождением. Вот почему перед нами неизбежно встает проблема интерпретации источников и создания общей картины на основе известных фрагментов. Научное изучение античности привело к освоению практически всего корпуса античных источников, число которых велико, но ограниченно (конечно) и увеличивается от случая к случаю благодаря сравнительно редким открытиям новых рукописей, папирусов, надписей, переводов на другие языки (арабский, армянский etc.). Большинство античных текстов хорошо изданы, а теперь доступны изучению и благодаря специальным компьютерным программам. Вся история античной философии может быть представлена сегодня как единый текст, неравномерно отражающий разные эпохи античной мысли27.
Этот простой и очевидный факт и является той отправной точкой для периодизации античной философии, которая избрана в настоящей работе. С учетом тех трудностей в адекватной интерпретации античной философии, которые были очерчены выше, мы можем подступиться к вопросу об ее периодизации на основе того, что она была зафиксирована в текстах, часть которых реально доступна для изучения. Нам, таким образом, нужно прежде всего понять, насколько эта выборка репрезентативна.

Первый по времени дошедший до нас безусловно представительный корпус философских текстов — т.н. Платоновский корпус. Как известно, тексты, из которых состоит корпус, были изданы в I в. н.э. придворным астрологом императора Тиберия Трасиллом, и вопрос о составе корпуса, о подлинности входящих в него сочинений стал основой так называемого платоновского вопроса, который уже в начале ХIХ века встал перед европейской историко-филологической и историко-философской наукой28. Почти за два века корпус был исследован с самых разных точек зрения, в том числе подвергся компьютерной обработке, в результате чего появился индекс всех имеющихся в корпусе слов и проведена разбивка текстов корпуса на блоки, могущие дать представление об относительной хронологии входящих в корпус текстов, но также соотносимые и с абсолютно определенными хронологическими отрезками29.

Однако принципиально новое для современной науки понимание корпуса текстов, реально приближающее нас к исторически корректному представлению об его возникновении, было отражено только в специально посвященном платоновской хронологии исследовании Хольгера Теслефа. Книга Теслефа заслуживает специального рассмотрения в целом30, поскольку она до сих пор не вошла должным образом в научный обиход. Сейчас же заметим только, что одним из результатов этого нового взгляда на корпус платоновских сочинений является вывод, согласно которому большинство входящих в корпус текстов написаны в Академии или самим Платоном, или при жизни Платона, — безусловно первого по величине греческого философа.

Другой наиболее представительный корпус философских текстов, дошедший до нас от античности, — т.н. Аристотелевский корпус. В отличие от Платоновского корпуса корпус Аристотеля представляет собой выборку совершенно определенного характера: преимущественно это трактаты, написанные Аристотелем для нужд школы, так называемые прагматии, тогда как более популярного рода тексты Аристотеля — его диалоги — были утеряны. В дошедшем до нас собрании текстов Аристотеля отражено их издание, предпринятое во второй половине I в. до Р. Х. Андроником Родосским31. Для настоящего рассмотрения важно отметить, что согласно ряду современных исследований значительная часть текстов, вошедших в корпус Аристотеля, была написана им еще во время его пребывания в платоновской Академии32. Таким образом, IV век до Р. Х. оказывается представлен еще одним значительным корпусом школьных текстов — сочинениями второго по величине античного философа.
Еще раз отметим, что оба эти корпуса текстов в том виде, в каком они до нас дошли, были составлены в конце I в. до Р. Х. — в начале I в. по Р. Х. Чрезвычайно показательно, что прочие представительные философские тексты на греческом языке относятся к этому или более позднему периоду33. Из них наибольшее число текстов, значительно превосходящих по объему тексты Платона и Аристотеля, — тексты их комментаторов, созданные в последние пять веков (I–VI вв. по Р. Х.), отпущенные античной философии. Все остальное — за редкими исключениями34 — либо вторично, либо компилятивно, либо дошло до нас во фрагментах.

Задумаемся над этим очевидным фактом: самый большой корпус философских текстов, дошедший до нас от античности, — комментарии к двум наиболее представительным философским текстам предшествующего периода. Заметим также еще одно очевидное обстоятельство: большинство наших фрагментарных сведений и свидетельств как о доплатоновской, так и о послеаристотелевской философии содержатся в текстах этого последнего периода античной философии. И хотя именно с конца IV — начала III века до Р. Х. в античности развивается историко-филологическая работа по собиранию, изданию, каталогизации предшествующих текстов, что и обеспечило более позднему периоду (начиная с конца I века до Р. Х.) возможность глобального возвращения к наследию раннего периода, сам факт фрагментарной представленности философскими текстами периода с конца IV до I в. до н.э. едва ли можно счесть случайным.

Исходя из этого, мы предварительным образом можем выделить в античной философии три периода. Первый завершается в IV веке созданием основного блока платоновского и части аристотелевского корпуса в Платоновской Академии; тогда же — с созданием поздней части аристотелевского корпуса и с началом самостоятельной деятельности Аристотеля и созданной им школы — начинается второй период, представленный для нас преимущественно фрагментами и длящийся до того момента, когда тексты Платона и Аристотеля заново переиздаются в конце I века до Р. Х. — начале I века по Р. Х.; именно это введение в обиход новых изданий текстов Платона и Аристотеля создает предпосылку для развития третьего и последнего этапа античной философии, преимущественно посвященного толкованию этих текстов.

 

5. Институциональный аспект: античная философская школа и ее инструментарий

Итак, если посмотреть на основной массив представительных философских текстов античности в целом, его можно охарактеризовать следующим образом: перед нами полный корпус текстов божественного ( Платона, представительный корпус текстов его ученика, божественного (Аристотеля, и комментарии к этим священным текстам. Античная философия оказывается преимущественно представлена сакрализованными текстами и их толкованиями.

Естественный и первый вопрос, который встает в связи с таким взглядом на античную философию, можно сформулировать так: каков был институт создания, сохранения и передачи философских текстов в античности, обеспечивший именно такую безусловно искусственную, но в то же время представительную их выборку. — Ответ на него напрашивается сам собой: таким институтом была философская школа.

Первая философская школа, которая обеспечила создание и сохранение представительного корпуса текстов своего основателя, была Академия, или школа Платона, просуществовавшая до самого конца античности35 и включившая в поле своего зрения все прочие тексты; в их числе — тексты отобранные и сохраненные последователями Аристотеля, перипатетиками, из которых была сделана соответствующая выборка, сохраненная наряду с текстами самого Платона.

Прочие философские школы, возникавшие и угасшие еще до того, как целиком угасла античность, так или иначе ориентировались на школу Платона. Поэтому именно история платоновской школы в первую очередь провоцирует рассмотрение всей античной философии в институциональном аспекте. При таком рассмотрении античной философии мы можем выделить в ее истории целый ряд преходящих моментов, характеризующих ее временный аспект. Таковы прежде всего разнообразные мнения, высказываемые разными античными мыслителями: одно мнение сменяет другое, и эта их смена наиболее ярко проявляется в той полемике, которую каждый мыслитель и каждая школа вели со своими предшественниками и современниками.

Но стремясь обеспечить себе самое возможность существования и развития, античная философия, то есть первая европейская философия, а потому — философия par excellence, создает институт школы, который постепенно оснащается всеми необходимыми инструментами приобретения, сохранения, развития и передачи знания. Что же касается самой школьной организации, то ее основная примета формируется еще в школе древних пифагорейцев: речь идет о систематической работе по толкованию священных текстов, которая у элеатов дополняется еще одним важнейшим элементом всякой школьной жизни — систематическим обсуждением отдельных тезисов. Аристотель называет Зенона изобретателем диалектики (фр. 54 Rose), что означает составление специальных рассуждений () на определенную тему. Знания фиксируются в специально отбираемых и создаваемых авторитетных («священных», сакрализованных) текстах ( ), читаемых и толкуемых профессором в ходе систематических занятий; мнения (которые наряду с прочим могут извлекаться из тех же самых текстов) рассматриваются и обсуждаются в ходе диспутов.

Эта простая структура школы безусловно предполагает развитие и допускает самого разного рода модификации. Но она всегда остается легко узнаваемой не только на протяжении всей античности, но еще и в средневековом университете.

Таким образом, школа предполагает наличие по крайней мере трех видов текстов. Одни тексты, будучи выделены в качестве авторитетных, читаются на занятиях и толкуются; другие возникают и получают разработку в ходе школьного обсуждения. Первые, став предметом постоянного и систематического толкования, создают предпосылку для формирования комментария, возникшего уже у пифагорейцев и получившего наибольшее распространение в поздней античности.

Помимо этого может воспроизводиться сам процесс обсуждения, — так возникают диалоги, диатрибы, затруднения (апории) и их разрешения.

Сводка того, что уже достигнуто в определенной области знания, вызывает появление рассуждений, трактатов и учебников. Сводка уже существующих мнений дается в доксографических компендиях, для опровержения мнений пишутся полемические сочинения, для побуждения к знанию и приобщения к нему — увещания и наставления. Так античная школа оснащается набором литературных жанров, в рамках которых воспитывается влекомая к истине мысль ученика. Именно с этими жанрами философской литературы мы и сталкиваемся при изучении античной философии. Именно жанровая определенность дошедших до нас текстов и позволяет нам в первую очередь говорить об институциональном аспекте античной философии как о том, без понимания чего недоступной пониманию оказывается и философия как таковая36.

Помимо этого философия никогда не выступает в античности как самостоятельная абстрактная наука наряду с прочими самостоятельными науками. Будучи тесно связана со школой, философия всегда — с самого своего возникновения — мыслится как занятие определенным набором дисциплин. Этот набор дисциплин формируется постепенно, но уже у софистов и в школе Платона мы сталкиваемся с основными дисциплинами, на протяжении всей античности пребывавшими в поле зрения философии, а впервые они опознаются, вероятно, еще в школе Пифагора.
В поле зрения школы Пифагора находятся все предшествующие и новые авторитеты, их идеи и тексты, которые собираются и продуцируются в великом множестве; а также новые дисциплины: грамматика и возникающая риторика; учение о числе, геометрия и музыка; учение о человеческом теле — медицина, а также о человеческом социуме — политика, которой пифагорейцы энергично занимаются и в практическом плане; и кроме того — начало и цель всего — языческое богословие37.

Мы неполно восстанавливаем историю раннего пифагореизма, но даже если бы в сознании живших после него греков Пифагор остался только как создатель первой философской школы, — и в таком случае он свершил бы самое важное, поскольку таковым оказывается само открытие этой сферы совершенно нового применения человеческого разума и новой организации жизни, сферы, которая мгновенно начинает разрабатываться и наполняться конкретным содержанием.

Роль Платона в расширении и фиксации дисциплинарной структуры философии весьма специфична. Во-первых, Платон и его школа внимательно следили за тем, что делали в этой области софисты. Например, оба диалога платоновского корпуса, названные именем софиста Гиппия («Гиппий Больший» и «Гиппий Меньший») перечисляют дисциплины, которыми тот занимался; вторая часть «Федра» показывает, что Платон следил за риторическими пособиями софистов.

Во-вторых, «Тимей» показывает, до какой степени внимательно Платон следил за развитием медицины и связанных с ней наук.

Наконец, в «Государстве» Платон специально рассуждает о роли арифметики, геометрии, астрономии, музыки (то есть того набора дисциплин, который впоследствии составит квадривиум), а также диалектики в образовании философа.

Все существующие науки Платоном названы, они им явственно используются и дают результаты. Но по текстам Платона мы не можем их восстановить и учить им, хотя и можем воспитать свою душу так, чтобы — оттолкнувшись от текстов Платона — обратиться к названным им наукам и учениям и с их помощью снова вернуться к текстам Платона, что и делали поздние платоники. Но ситуация решительно меняется в той же Академии уже при Аристотеле.
Выше указывалось, что именно в Академии Аристотель пишет значительную часть сочинений, дошедших до нас. Здесь впервые не только рассуждения о науках, их необходимости, пользе, последовательности их изучения, но и конкретные пособия, по которым можно учиться тому, о чем идет речь: риторике, поэтике, диалектике, или топике, аналитике; физике, науке о небе, первой философии; этике, психологии, биологии; наконец, политике. Философия теперь представляет собой набор дисциплин, большая часть которых изложена самим Аристотелем. Правда, логика так и осталась аристотелевской логикой, физика — аристотелевской физикой; но ведь и геометрия платоника Евклида осталась евклидовой геометрией и несмотря на то, что появились неевклидовы, не перестала быть наукой.

Нельзя сказать, что какая-то из этих наук не была предположена Платоном. Но в полноте платоновского представления об универсуме еще не было места для такой дробности, какую мы находим у Аристотеля: Аристотель дает нам представление о тех формах гораздо более развитой жизни школы, организованной Платоном, которые были свойственны ей в конце 60-х — начале 40-х годов IV века до Р. Х.

Именно эта развитая школьная жизнь оказала влияние на возникшие в конце IV века школы стоиков и эпикурейцев, разрабатывавших уже отдельные философские дисциплины (этику — физику — логику, или диалектику, или замещавшую ее у эпикурейцев канонику), которые понимались и как части философии.

Наконец, в последний период мы сталкиваемся с необыкновенным разрастанием функций школы, поскольку она берет на себя функции воспитательные, образовательные, научные и религиозные — включая религиозную практику. И именно это позволяет поздней языческой культуре в полноте продемонстрировать возможности самого института школы и тем самым обеспечить возможность ее сохранения в качестве основной образовательной структуры, воспринятой Средними веками.

 

6. Три этапа бытования античной философии:
пребывание — исхождение — возвращение

Попытка дать периодизацию и систематизировать — одна из первых, предпринимаемых человеческим разумом при встрече с незнакомым материалом: чем приблизительнее его знание, тем легче он укладывается в схему. Вместе с тем, обозримая и легко схватываемая схема безусловно нужна излагателю любого осмысленного материала. Определенный схематизм при любом общем изложении того или иного конкретного материала неизбежен. Поэтому — помня о неизбежной философской ангажированности самого объективного излагателя — важно сразу указать на существо предлагаемой схемы, а также искать такую схему, которая по возможности не чужда излагаемому материалу, а в идеальном случае заимствуется из него. И нужно сказать, что античная философия прекрасно соответствует исполнению данного разумного требования: ее история, как представляется, вполне может быть понята нами на основе категорий, разработанных самой античностью.

В философии позднего платонизма для описания любого процесса развертывания, раскрытия, эволюции некоего начала была продумана и разработана триада пребывание–выступление–возвращение38. Прекрасные образцы этой тончайшей разработки мы находим у схолархов Платоновской Академии в V и VI веке Прокла и Дамаския. Существо этой триадической структуры в следующем.

Для того чтобы нечто могло проявляться и развиваться, оно должно устойчиво пребывать. Именно полнота бытия-пребывания () всякой реальности, являющаяся ее благом, провоцирует исхождение, выступление, продвижение вперед (), сопровождающееся раскрытием возможностей и дробным воспроизведением пребывающего; но чтобы это продвижение не ушло невозвратно в дурную бесконечность и не рассталось навсегда со своим благом, необходимо обращение к нему, возвращение к исходной полноте (), стремление обрести ее если не во всей ее жизненной проявленности или безусловности ее источного бытия, то по крайней мере в полноте ее познания.

Так и античная мысль, ее специфическое качество и направленность, названные философией, обретя однажды собственную полноту и раскрыв затем все богатство своих отдельных возможностей, неизбежно вновь устремилась к себе самой — к своим истокам и к своей полноте: завершив тем самым свой путь и таким образом вновь представ в виде полноты своего бытия–пребывания, она дала возможность развиться этой новой полноте уже в пределах средневековой мысли и вновь вернулась к себе в эпоху Возрождения. Такого рода выступления и возвращения мысли неизбежны и в каждом ее более частном движении, и именно они обеспечивают до наших дней единство европейской философии и культуры в целом.

Итак, первый этап античной философии был завершен Платоном; философия т.н. эллинистического периода знаменовала продвижение вперед, а поздняя философия — начиная с I века до н.э. — устремилась в едином, хотя и разнообразном возвратном порыве обрести первоначальную полноту и собрать все то, что было ею до сих пор сделано, чем она до сих пор была. Поскольку Платон символизирует полноту пребывания и тем самым завершает первый период, естественно, что последней философской школой, достигшей полноты возвращения, был поздний платонизм. Все прочие школы помещаются в промежуточной области — между Платоном и поздним платонизмом.
Так — от Платона и к Платону — развивалась античная философия.

Сама философия как таковая осознается, называется и тем самым начинается с организации первой философской школы, основанной Пифагором, школы, главные установки которой были восприняты в школе Платона. То, что у Пифагора и пифагорейцев только обозначено, уже сформулировано Платоном и развито Аристотелем, причем результаты их школьной деятельности зафиксированы в их текстах, сохраненных тою же школой.

Едва ли случайно, что философия III–I веков до н.э. представлена преимущественно — почти исключительно — фрагментами: именно таким и должно быть наиболее адекватное представление эпохи исхождения, дробления, частичного воспроизведения образца, сохраненного в своей безущербной полноте (Платоновский корпус), тогда как уже его первое совершенное подобие (Аристотелевский корпус), сохранив существо своей внутришкольной определенности, утеряло полноту и внешнюю представительность.

Значительно превосходят по объему оба эти корпуса текстов тексты комментаторов того и другого, — безусловно представительный корпус разнородных текстов, главной объединяющей чертой которых оказывается их соотнесенность с текстами-образцами в их толковании.

Таким образом, десять веков античной философии распределяются примерно так.

Первые двести лет, или эпоха пребывания (), — формирование того устойчивого целого, в котором европейская мысль уверенно опознаёт свое начало и начало своей философии; завершается этот период смертью Платона, основателя первой наиболее представительной постоянной философской школы. Этот этап представлен для нас почти исключительно его текстами. В самом деле, представим, что по тем или иным причинам мы не можем воспользоваться послеплатоновскими текстами, – чем для нас окажется представлена философия с момента ее возникновения у пифагорейцев и до Платона? Отдельными именами, упоминаемыми Геродотом (Пифагор), Аристофаном (Фалес, Сократ), встречающимися в надписях, на монетах, «Еленой» Горгия... – все же остальные тексты либо прямо (через ученика и сотрудника Академии Аристотеля и платоников), либо косвенно опосредованы традицией, связанной с Платоном39.

Следующие триста лет, или эпоха исхождения (), — дробление и развитие этого начала, разработка отдельных философских дисциплин и одновременное существование нескольких философских школ; завершается этот период стремлением обнаружить общий исток у разных философских школ, обретением и изданием потерянных текстов Аристотеля и новым изданием текстов Платона.
Третий период, или эпоха возвращения (), длившаяся в общей сложности пятьсот лет, отмечен стремлением философии — как и античной культуры в целом — вернуться к своим истокам, максимально осознать специфику философской школы и развить школьную организацию путем освоения и интерпретации текстов ее основателей.

Первыми исчерпывают свои возможности эпикурейцы: уже к первому веку нашей эры они теряются из поля зрения. Между тем эпикурейская кафедра в Афинах продолжала существовать, и те, кто стоял во главе ее, осознавали себя преемниками Эпикура и получали поддержку от римских императоров.

Во втором веке пришел черед стоиков: после Марка Аврелия мы не знаем ни одного представителя этой школы и самих стоических школ, хотя стоическое влияние заметно в Среднем платонизме, неоплатонизме и в христианстве.
К концу третьего века как самостоятельная школа окончательно угасают перипатетики. Вместив все эти традиции, пифагорейски окрашенный платонизм оказывается единственным представителем античной философии. Вдобавок платонизм вмещает все достижения античной общеобразовательной школы и потому оказывается для средневековья, — а значит, и для всей последующей европейской философии (но также и для мусульманской культуры) — представителем всей античности, донеся до последующих времен и тексты Аристотеля, служившего введением в платоновскую философию в школах позднего платонизма, вкупе с традицией их толкования40.

 

7. План работы, ее новизна и актуальность

Такой взгляд на историю античной философии предполагает следующий план дальнейшего изложения.
Несмотря на то что и история античного платонизма, и институциональный аспект эволюции античных школ были предметом специального рассмотрения зарубежных исследователей, необходимо заметить следующее.

В отечественной литературе история античного платонизма никогда не рассматривалась монографически. Материал, связанный с этой школой, полно представлен только в трудах А.Ф. Лосева, но и здесь он включен либо в общую историю античной эстетики, либо связан с общим представлением об античном космосе в сопоставлении с современной наукой, либо дан в системе очерков античного символизма и мифологии и т.д. (см. «Библиографию»). К сожалению, для настоящей работы практически не мог быть использован и тот огромный труд по рецепции Платона, который был проделан при издании трехтомника Платона под редакцией А.Ф. Лосева и В.Ф. Асмуса, поскольку в данном случае исследовалось и толковалось по преимуществу идейное богатство платоновских диалогов, а не их жанровая и школьная определенность. Помимо этого последние два десятилетия появился целый ряд зарубежных работ, которые проливают новый свет как на творчество Платона, так и на отдельные этапы развития платоновской школы в античности.

В европейской историко-философской науке уже в XIX в. возник интерес к монографическому изложению истории платонизма41, не говоря уже о включении соответствующих разделов по истории платонизма в знаменитые общие работы, например Целлера и Прехтера, каждый из которых помимо универсальной эрудиции в сфере античной философии специально занимался именно историей платонизма. В частности, Карлу Прехтеру принадлежит знаменитая статья 1910 года, посвященная школам и направлениям античного неоплатонизма, в которой, пожалуй, впервые для евпропейской историко-философской науки было подчеркнуто значение институционального аспекта при изучении античного платонизма. Однако в дальнейшем это направление не встретило решительной поддержки, и вплоть до работ Хайнриха Дёрри интерес к истории платонизма как к самостоятельной теме исследований никогда не был главенствующим. Работы Х. Дёрри помимо исследования отдельных проблем специальное внимание привлекли именно к характеру школьной традиции в платонизме и в конце концов спровоцировали появление монументального собрания свидетельств по истории античного платонизма, которое после смерти Дёрри продолжает М. Балтес (см. «Библиография», разд. «Платонизм в Академии и средний платонизм»).
Однако, несмотря на тончайшую разработку материалов, связанных с плохо документированными периодами истории платонизма, этот огромный труд не дает общей картины существования этой философской школы в античности.

К необходимости институционального рассмотрения античного платонизма несознательно и как бы против воли пришла т.н. Тюбингенская школа (Гайзер и Кремер) и ее итальянские последователи (Дж. Реале). В погоне за неписанным учением талантливые исследователи, в частности Кремер, сделали действительно ряд существенных открытий, связанных с правильным пониманием роли школы в формировании специфики платоновского учения42.
Чрезвычайно важный аспект был рассмотрен в работах, специально посвященных истории платоновских школ и вообще школьной организации философии в античности. Здесь прежде всего следует выделить работу Линча43, показавшего статус философских школ в античности и предложившего целый ряд существенных уточнений в нашем представлении о самом понятии философской школы. В частности, Линч показал, что греческие школы не являлись религиозными объединениями — тиасами, что в свое время предположил Виламовиц. Точно так же прекрасно документированная работа Глукера44 существенно скорректировала некоторые традиционные представления о преемственности схолархов и внешней истории платоновских школ. Первая работа дает позитивный материал, который прочно вошел в современные научные представления, в том числе и о платоновской школе45. Что касается второй работы, то, несмотря на то что критический пафос Глукера чаще всего убедителен, его позитивные предположения — скорее сомнительны, деструктивный пафос — чрезмерен, что вызвало соответствующую реакцию в еще одном важном исследовании платонизма, правда только в эллинистический период46.

Пожалуй, наиболее подробно интересующий нас аспект был разработан по отношению к школам позднего платонизма прежде всего в работах Л.Г. Вестеринка47. Однако, несмотря на действительную обособленность позднеплатонических школ, их связи с предшествующим развитием платонизма принципиальны и существенны. Однако необходимость общего взгляда на историю античного платонизма по-прежнему остается desideratum.
Поэтому в настоящей работе изложение начинается с возникновения философии и философской школы, оснащения ее соответствующим инструментарием; затем рассматривается механизм возникновения текстов, вошедших в т.н. Платоновский корпус, то есть выявляются основные интенции, руководившие Платоном-писателем и Платоном-схолархом, которые провоцировали именно такое развитие платоновского литературного творчества, а также определяли характер, который Академия постепенно приобрела как философская школа; далее естественным образом анализируется, какие изменения произошли в Академии с появлением там Аристотеля. Таков этап пребывания.

Древняя и Скептическая Академии рассматриваются на фоне общих процессов развития философских школ IV–I вв. до Р. Х.; именно совокупность разных школ, каждая из которых претендует на то, чтобы дать целостный взгляд на мир, и проповедует свой образ жизни, составляет специфику периода исхождения.

Развитие платонизма до Плотина излагается на фоне общих реакционных процессов в I и II вв. по Р. Х., характерных для последнего этапа возвращения, а также на фоне эволюции и постепенного угасания прочих философских школ; завершается изложение историей школ позднего платонизма.

Понятным образом изложение основного блока проблем, связанных с историей платонизма, везде строится не на прослеживании эволюции взглядов, концепций, теорий etc., а на прослеживании эволюции института школы; эта эволюция проявляется в первую очередь в возникновении новых жанров философской литературы, доступной нашему непосредственному изучению и безусловно представительной. Поэтому несколько более подробно оказываются изложены концепции как раз эпикурейцев и стоиков конца IV — II вв. до Р. Х., сочинения которых дошли до нас не в виде целостных текстов, но либо в виде популярных сводок (что само по себе также показательно), либо во фрагментах; но, с другой стороны, как раз на примере этих оппозиционных платонизму школ видна зависимость всей послеплатоновской философии от общей школьной окрашенности философии, заданной платонизмом.
По той же причине в данном изложении не идет речи о развитии отдельных понятий: понятийный аппарат рассматривается только как один из необходимых инструментов всякого философствования, возникающий при определенной организации философской школы.

При всех этих оговорках соответствующие выводы для полной картины истории античной философии в целом, как представляется, напрашиваются сами собой, и наиболее принципиальные из них сформулированы в заключении.

 

***

Несмотря на то что общий подход в данной работе к истории античной философии по существу нов, тем не менее общим пониманием исключительной роли платонизма в истории не только античной философии, но и всей европейской культуры я обязан моему учителю, покойному А. Ф. Лосеву.

Для меня очень важно, что при известном своеобразии предлагаемого подхода он регулярно приводил меня к результатам, сходным с теми, которые получали работающие на основе других исходных установок отечественные исследователи, чье мнение для меня безусловно авторитетно: проф. П. П. Гайденко (роль пифагорейцев по сравнению с ионийцами в развитии науки, роль софистов, понимание ряда пассажей Платона и Прокла и др.), проф. А. И. Зайцева (роль Гомера и письменный характер его поэм, роль учебного процесса в становлении понятийного аппарата философии), А. П. Огурцова (дисциплинарный подход к истории науки, — дающий свои результаты и для истории философии).

Основные положения настоящей работы были представлены мной в ряде публикаций (перечисленных в специальном разделе библиографии), в большинстве своем обсуждавшихся на стадии их подготовки в секторе «Философские проблемы истории науки», который возглавляет проф. П. П. Гайденко; из числа публикаций следует выделить раздел, посвященный античной философии, написанный мною для первого тома «Истории философии: Запад–Россия–Восток» под ред. проф. Н. В. Мотрошиловой: для меня имело большое значение обсуждение этого раздела с проф. Н.В.Мотрошиловой; ряд тем был изложен на международных конференциях, а также в лекциях и докладах: мои соображения о хронологии платоновских сочинений были высказаны в докладе на II Платоновском симпозиуме в Перудже (1989); специфике позднеантичного рационализма был посвящен доклад на Международной конференции по позднеантичному и раннесредневековому рационализму в Москве (1990); концепция трех ипостасей у Плотина и в позднем платонизме была изложена в лекции в Коллеж де Франс (1991); роль Порфирия для формирования отдельных положений философии Прокла была рассмотрена в докладе на Международной конференции по неоплатонизму в Дублине (1992); общая концепция начала и периодизации античной философии была изложена в ряде лекций, прочитанных в Коллеж де Франс (1993); Дамаскию, последнему схоларху Академии, был посвящен доклад на заседании Русской секции Международного неоплатонического общества в Москве (1993); о роли письменной фиксации философских текстов для понимания характера античной и в целом европейской философии был прочитан доклад в университете Фрибура (1994). Понятию философии в позднем платонизме и у Отцов Церкви IV века был посвящен доклад в Сорбонне, на совместном семинаре философского факультета Парижского университета (Paris I) и Национального центра научных исследований Франции (1998). Концепции генад Прокла было посвящено выступление на конференции, посвященной завершению издания «Платоновской теологии», в институте философии Католического университета в Левене (1998). Помимо этого общая схема изложения античной философии уточнялась мною в ряде лекционных курсов в вузах Москвы и в Московской Духовной Академии. Я благодарен моим коллегам и слушателям за возможность продуктивного обсуждения многих положений этой работы.
 

 

Другие книги Ю.А. Шичалина:

Полиник. Драма в 3-х действиях с прологом, эпилогом и двумя хорами

Король Артур. Драма в 3-х действиях с прологом и тремя хорами

«Снег не скрипел…»Опыт рифмованных гекзаметров

 

Книги ГЛК