Е. С. Дружинина (Шервинская) «Домашние игры. Цветы и лепестки»

 

 

Папа, как и его брат, очень любил цветы, особенно ранние, влажные, напившиеся весенней водой; летние, более пышные; яркие вспышки осенних, оживляющие утомленный летом сад, поникший к осени. Он делал необыкновенно красивые букеты. Я не помню, чтобы на обеденном столе Шервинских не было цветов. Отец предпочитал букеты низкие, чтобы не мешали беседе сидящих за столом. Наша ампирная овальная ваза, очень благородного светло-зеленого тона, украшенная гармонично расположенным золотым рисунком, а в середине золотой вазочкой с цветами, была постоянной свидетельницей праздничных обедов. Чтобы укороченные цветы держались, папа уставлял дно вазы невысокими стаканчиками или баночками. Укорачивал он цветы безжалостно, зато составлял из них удивительную гамму. Он любил смешивать крупные ранние ирисы, похожие на орхидеи (они ведь родственники), с мелкими цветами: ландышами, простым розовым шиповником, веточками жасмина или просто маргаритками, добавляя к ним разнообразную зелень.

В будни вазу возвращали на место, на фисгармонию, а на столе появлялись букеты будничные, из аквилегий, настурций или просто васильков с ромашками, которые мы приносили с поля.

Но самым веселым занятием было играть в цветы, например, обманывать маму, которая, кстати, прекрасно знала цветы и сама занималась цветником, и чаще разгадывала подвох. Тем интереснее было ее обмануть. Папа надевал какой-нибудь цветок на стебель другого растения или украшал его листочками с другого цветка. Чаще отец проигрывал, но не оставлял игры. Однажды он соорудил сложный гибрид из «сережек» цветущей крапивы, и на сей раз мама сдалась.

Другая игра — украшать обеденные тарелки. В те времена обеды не отличались особенной изысканностью: их готовили из овощей с нашего огорода. Зато на каждой тарелке красовалась настурция. Многие гости, особенно московские, не знали, что она такая вкусная: и хвостик, и стебель, и сам цветок. Может быть, это немного кощунственно, но pour la bonne bouche съедался весь цветок, и сразу тускнели тарелки.

В период пышного цветения делались царственные букеты: охапки сирени, жасмина, черемухи и крупных пионов — эти уже букеты были высокие, развесистые.

К третьему июня, с другой стороны реки, мы приносили маме ко дню Ангела большой букет ландышей, наполнявший дом тонким ароматом, но таким сильным, что на ночь букет выносили. Уже в глубоком возрасте папы мы изобрели новую игру: отрезали головки увядающих пионов, каждый брал по одному и начинал отщипывать лепестки и считать их. (А вы знаете, сколько лепестков в пионе? Бывает от 80 до 85-ти и более). Выигрывал тот, у кого больше лепестков. Затем куча оторванных лепестков складывалась в старинную жардиньерку, сплетенную из бамбука, овальной формы и на бамбуковых скрещенных ножках. Она была так удобна, что послужила люлькой для моей новорожденной дочки Али. Мама обшила ее кружевами, и жардиньерка преобразилась, а впоследствии стала домашней реликвией.

Она и сейчас стоит на моей маленькой террасе в Тарусе, как правило, с большим и подчас неожиданным букетом.

Когда Федя (мой будущий муж) приезжал в Старки, число игр значительно увеличивалось: постоянные шахматные партии, всевозможные игры в мяч, особенно, в футбол, в котором мы с сестрой активно участвовали.

Но вспоминается другой эпизод, который я бы назвала: «Два эстета».

Федя после грибной прогулки насквозь промок. Мама налила ему таз горячей воды и строго наказала попарить ноги. Он сидел на кухне. Мимо проходил отец и неожиданно небрежным жестом бросил в таз горсть лепестков роз. Федя принял это как должное, изящно подыграл красивым жестом руки Сергею Васильевичу, и, думаю, вспомнил в это мгновение о том, что отец обращался к нему всегда на Вы и звал его «Федис» — имя, которое надолго за ним закрепилось и приобщало его к античному миру поэта.

А когда Федя уезжал в Москву, папа подразнивал меня несколько измененной цитатой из сказки: «Чтоб в сундучке всегда лежало около, хоть перышко Федиса Ясна Сокола…»