Д. Дилите. Гай Валерий Катулл / Античная литература

Из книги Д. Дилите
Античная литература
Пер. с литовского Н.К. Малинаускене

ISBN 5-87245-102-4
ГЛК, 2003. Обложка, 487 стр. Цена 150 р.

Подробнее о книге

Гай Валерий Катулл (84—54 гг. до н.э.) теперь считается едва ли не самым известным лирическим поэтом античности, романтическим, одухотворенным певцом любви, предшественником современной поэзии [11, 85—100]. От его наследия сохранились не фрагменты из нескольких строк, как у греческих лириков, а целый сборник эмоциональных стихотворений.

Едва ли не самым известным из них является двустишие, выражающее сложную гамму чувств:

И ненавижу ее и люблю. «Почему же?» — ты спросишь.
Сам я не знаю, но так чувствую я — и томлюсь.

(85)

Другой, возможно, написал бы длинную элегию, а стихотворение, уместившееся у Катулла в две строчки, — это миниатюра [19, 33], в которой есть и противоречивая борьба чувств в сердце, и рациональный взгляд со стороны, и сдавленный крик, и изнуряющее углубление в причины такого состояния, и ответ: я не знаю, только чувствую, что это так, и страдаю. В тексте стихотворения нет ни одного существительного, только глаголы, выражающие не энергичное действие, но состояние кипящих чувств. Сказано простыми словами, безо всякой вычурности. Поэтому концентрацию мысли и лаконичность средств выражения можно считать основной особенностью поэзии Катулла.

Замечено, что не только в коротких, но даже и в более длинных стихотворениях, написанных гекзаметром, Катулл избегает переноса предложения в следующую строку (enjambement), стремясь уложить мысль в одну строчку [8, 147]. Экономия слов была не только проявлением поэтической природы автора, но и частью программы как его самого, так и его единомышленников.

Катулл был не римлянином. Биография поэта известна недостаточно. Обычно ее пытаются воссоздать, опираясь на его поэзию [17]. Его родина — Северная Италия, город Верона и его окрестности. Отец поэта был богатым, почитаемым и известным человеком в тех краях. Он купил сыну небольшое поместье неподалеку от Рима, возможно, надеясь, что тот, женившись там на римлянке, получит гражданство, а его дети уже от рождения будут римлянами3. Самому юному поэту, видимо, было важнее, что Рим был столицей, центром культурной жизни. Только там он мог прославиться, дождаться признания. Прибыв в Рим, Катулл нашел здесь ровесников, съехавшихся сюда из Северной Италии, которые сообща с местными поэтами составили кружок почитателей эллинистической поэзии. Они старались следовать Каллимаху, умевшему создавать краткие, но обдуманные произведения, отсеивать, отбрасывать все, что не нужно. Катулл восхищается, что его соотечественник Гай Гельвий Цинна небольшую поэму писал девять лет (95, 1—2). Эти переводчики и подражатели Каллимаха, Эвфориона и других александрийцев были названы неотериками по выражению их знаменитого современника Цицерона (Ad Att. VII 2,1). Неизвестно, называл ли их так еще кто-нибудь в Риме, но в исследованиях по античной литературе этот термин прижился. От творчества неотериков сохранилась только поэзия Катулла — 116 стихотворений.

Сжатый, экономный стиль языка молодых поэтов должен был производить впечатление импровизации или вспышки внезапного чувства, нужно было стараться, чтобы следы черной работы и ремесла не были видны. Когда более поздние римские поэты Овидий (Ат. III 9, 62) и Марциал (VIII 73, 8) называют Катулла doctus (ученый), они, вне сомнения, имеют в виду и эту черту его таланта. В настоящее время немало спорят, является ли Катулл искренним певцом субъективных чувств или человеком, мастерски манипулирующим своими способностями, лежит ли в основе его творчества сердце или разум, существует один Катулл или два: спонтанный и ученый [6, 376–378; 12, 30; 14; 15, 13–15].

Неотерикам нравилась и пропагандируемая александрийцами демонстрация учености. Поэтому даже в страстном стихотворении Катулла о множестве поцелуев мы находим одно географическое название и два мифологических имени (7). В более длинной элегии, в которой переплетаются скорбь по поводу смерти брата и радость свидания с любимой, мифологии намного больше (68). Катулл, как и другие неотерики, писал и эпиллии. Он перевел часть «Причин» Каллимаха о косе Береники (66), создал небольшую поэму о свадьбе Пелея и Фетиды, умело вплетая в нее мотивы мифа об Ариадне, и др.

Современники понимали и ценили способность Катулла пользоваться греческими источниками. Эта его способность также входила в понятие doctus. Конечно, сами римляне лучше нас чувствовали и весь «тыл» Катулла. Теперь перед нами нет множества греческих стихотворений, которым он подражал, реминисценции из которых мелькают в его творчестве. Например, не сохранились остроумные, исполненные духа игры стихотворения Филета (IV—III в. до н. э.). Из того, что сохранилось, установлено, что стихотворение на смерть ручного воробышка любимой (з) Катулл написал, подражая эпиграмме Симия (III в. до н. э.) (Anth. Pal. VII 203), что 61 стихотворение — перевод Сапфо, что в 63, 64, 66 и других стихотворениях можно найти влияние Каллимаха, что даже знаменитый мотив стихотворения «И ненавижу ее и люблю» был распространен в эллинистической поэзии [9, 226; 20, 60).

Римляне ценили Катулла (возможно, и других неотериков, но о них трудно что-либо сказать, потому что сохранились только совсем небольшие фрагменты) и за то, что он виртуозно манипулировал неслыханными, новыми для Рима, употребительными до того времени только в греческой литературе размерами. Ямбическим триметром (4, 2д, 52) До Катулла создавались только драматические произведения, а холиямбом, изобретенным некогда Гиппонактом, не писал еще никто (8, 22, 31, 37-39, 44, 59, 6о). Катулл ввел в римскую поэзию большую асклепиадову строфу (30), сапфическую строфу (11, 51), очень сложный, имеющий много кратких слогов галлиямб (63) и другие греческие метры. Свой излюбленный размер — одиннадцатисложную строку, которой он написал 40 стихотворений (1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 и т.д.), Катулл нашел в песенках эллинистического времени [22, 95-96]. Катулл также писал гекзаметром и элегическим дистихом. Гекзаметр был уже распространенным метром, а элегический дистих хотя и использовался римлянами, но еще редко. Катулл написал им много коротких стихотворении и два стихотворения элегического характера (68,76).

Все эти стихотворения, созданные различными размерами, входят в сборник, состоящий из трех частей. В первой части мы находим короткие стихотворения, написанные различными размерами. В середине сборника — длинные, а третья часть составлена из стихотворений, написанных элегическим дистихом. Следовательно, сборник составлен не по тематическому, а по метрическому принципу. Сам ли Катулл составил такой сборник, или после его смерти так поступил какой-нибудь издатель, неясно. Обычно античный свиток — книга — был меньшего размера. Поэтому появились мнения, что до нас дошли несколько переписанных в один кодекс 5 книг Катулла [д]. Поскольку сборник состоит из трех частей, следовательно, могло быть три отдельных свитка. Кроме того, в посвящении (1, 4) Катулл свои стихотворения называет безделками — nugae. Длинные эпиллии никоим образом не могут быть так названы. Однако некоторые ученые доказывают, что находят свитки и большего объема, что такую обдуманную форму (в центре — наиболее ценимые неотериками эпиллии) сборнику мог придать только Катулл [15, 29—33; 18, 52—62].

Находящиеся рядом стихотворения написаны на различные темы. Уже давно замечено, что в античности было принято составлять сборники по принципу ποικιλία, или variatio [16, 857—879]. Чтобы читателю не становилось скучно, одно стихотворение говорило об одном, другое — о другом, одно было веселым, другое грустным, третье злым, четвертое серьезным и т. д.

В наше время при переводе или изучении стихотворений Катулла их обычно группируют по темам. Больше всего поэт написал сатирических или прямо-таки бранных стихотворений. Они составляют около половины сборника. Поэтому некоторые ученые утверждают, что Катулла прежде всего надо считать сатириком, а не лирическим поэтом любви [ίο, 72]. Неясны причины появления этих злых или язвительных произведений. Возможно, поэт подражал Архилоху или Гиппонакту [д, 1—41], возможно, это реликты неосознанного сакрального поношения [12, 166—170] или просто влияния италийского фольклора [2, 66—61]. Возможно, это дерзкая и агрессивная поза молодого человека, скрывающая его неопытность или слабость [12,31]. Количеством нецензурных слов Катулл, пожалуй, превзошел всех римских писателей. Поэт бранит и могущественных, и ничтожных, и знаменитых, и неизвестных людей. Видимо, не нужно переоценивать критику сильных мира сего, как это иногда делается [19, 16—21]. Никакой политической программы поэт не имел и не был последовательным борцом против них. Когда Цезарь, Помпеи и Красе в 6о г. до н. э. тайно договорились и составили первый триумвират, на них было много нападок. Покровитель Катулла Квинт Метелл Целер, как и другие аристократы, вне сомнения, критиковал триумвиров. Катулл был вовлечен в это движение и написал стихотворения, прямо или косвенно порицающие Цезаря. Однако позднее, когда волна осуждения схлынула и поэт попросил у Цезаря прощения, в тот же день он был приглашен на обед. С отцом поэта Цезарь был хорошо знаком (Suet. Iul. 73).

В наше время Катулл более всего ценим за стихотворения на темы любви и дружбы. Любовные стихотворения, возможно, посвящены не одной женщине, но уже в античности единственной возлюбленной Катулла и адресатом его творчества считалась Лесбия. Это псевдоним, настоящее ее имя было Клодия (Apul. Αρ. 10). Поэт называл ее эпитетом греческой поэтессы Сапфо, бывшей родом с острова Лесбоса. В настоящее время почти все исследователи идентифицируют Лесбию-Клодию с женой Метелла Целера и средней сестрой Клодия Пульхра, аристократкой Клодией, славившейся в Риме красотой и распущенностью [19, 89; 20, 15—53], хотя есть и сомнения и предположения, что она была не аристократкой, а вольноотпущенницей семьи Клодиев [14, 103—105]. Вдохновленный любовью поэт написал эмоциональные, искренние и волнующие стихотворения. Переводчики и исследователи обычно стараются составить из них цикл, выбрав из разных мест сборника и распределяя любовные истории в порядке любовного романа.

Мир любви Катулла — отдельная, принадлежащая только ему и любимой область, поднявшаяся над установками окружающего мира: «Давай жить и любить!» — говорит он любимой. Не стоит обращать внимание на толки, реакцию других людей:

Пусть ворчат старики, — что нам их ропот?
За него не дадим монетки медной!

(5, 2-3)

Катулл выявляет самые разнообразные нюансы мира своей любви. Счастливая любовь полна солнца и света. «Поистине для тебя сияли ослепительные солнца» — Fulsere vere candidi tibi soles, — говорит он себе, вспоминая прошедшие времена (8, 8)8. Свою возлюбленную поэт называет светом (68, 132; 107, 6) и светлой богиней (68, 70)9• Он находит слова для выражения и безумной любви, и нежной привязанности, и определенных обязательств. Он понимает любовь как вечный союз святой дружбы (год, 6), такой верный союз, какого еще никогда не было (87, 3—4). Он утверждает, что любит Лесбию «не так, как любит каждый любовницу, а подобно тому, как родители любят своих детей» (72, 4). Увидев неверность и распутность Лесбии, Катулл признается, что не сможет больше ее уважать, потому что она стала для него «намного дешевле и ничтожнее» (72, 6). И печаль, и обида, и разочарование выливаются, как обычно, в коротком стихотворении:

Целий, Лесбия наша, Лесбия эта,
Эта Лесбия, что была Катуллу
И себя самого и всех милее,
В переулках теперь, на перекрестках
Величавого Рема внуков ловит.

(58)

Возможно, в это время поэт пишет стихотворение-мольбу из четырех строк:

Если желаешь ты глаз моих свет подарить мне, мой Квинтий,
Иль даже то, что милей света чудесного глаз,
Не отнимай же того у меня, что намного дороже
Глаз и всего, что милей света чудесного глаз!

(82)

Теперь он высказывает сравнение, которое впоследствии повторится во всех литературах Европы: «По ее вине иссушилось сердце, / Как степной цветок, проходящим плугом / Тронутый насмерть» (11, 23—24) 12. Теперь он убеждает себя вырвать любовь из сердца: «Долгую трудно любовь пресечь внезапным разрывом / Трудно, поистине так, — все же решись наконец! / В этом спасенье твое, решись, собери свою волю / Одолевай свою страсть, хватит ли сил или нет» (76, 13—16)13. Теперь очень пригодилась бы помощь друга, но в несчастье ее как раз не хватает. Тогда звучит небольшое стихотворение-жалоба:

Плохо стало Катуллу, Корнифиций,
Плохо, небом клянусь, и тяжко стало,
Что ни день, что ни час — то хуже, хуже...
Но утешил ли ты его хоть словом?
А ведь это легко, пустое дело!
Я сержусь на тебя... Ну где же дружба?
Но я все-таки жду хоть два словечка,
Пусть хоть грустных, как слезы Симонида.

(З8)

Конечно, нельзя утверждать со всей определенностью, что Катуллу здесь плохо из-за несчастной любви. Может быть, он пишет в тяжелой болезни, может быть, ждет поддержки друга в других бедах. Кроме процитированных строк, разочарование в друзьях звучит еще в двух его стихотворениях (30; 77). Дружба для Катулла — это верность (fides — 102, 1—2). Непорядочно поступивший друг — нарушитель верности (perfidus — 30, 3). Такая лексика, пришедшая из юридических принципов, не была каким-либо исключением, такими же словами о дружбе говорил и критик неотериков Цицерон [23, 117— 194]. Важнее то, что Катулл любит друзей. Он приглашает в гости Фабулла (13). Радость льется через край, когда из далекого путешествия вернулся Вераний:

О Вераний, из всех друзей ближайших
Миль на триста ко мне всех прочих ближе!
Ты ль вернулся домой, к своим Пенатам,
К братьям верным и к матери-старушке?
Да, вернулся, — как рад я сладкой вести!
Видя целым тебя, вновь буду слушать
Об испанских краях, делах, народах
Твой обычный рассказ; на шее виснуть,
Без конца целовать в глаза и губы!
Много ль в мире найдешь людей блаженных,
Кто меня веселей, меня блаженней?

(9)

Более чем две тысячи лет назад поселившийся в поэзии Катулла молодой повеса, грубиян, драчун имел нежное, доброе сердце. Такой тип лирического героя, видимо, вечен: аналоги ему время от времени появляются в литературах всех народов.

Считается, что Катулл подарил французскому, испанскому, итальянскому и португальскому языкам слово «поцелуй» — basium [4, 345; 7, 49]. Это слово было неизвестно римлянам (они употребляли osculum или suavium). Принесенное Катуллом из равнин Северной Италии, оно утвердилось в латинском языке и вытеснило все остальные, а затем перешло в романские языки. Поэт употреблял в своих стихотворениях также множество старинных, архаических [7] форм, а также форм разговорного латинского языка [13; 15, 46-51]. Поэтому его язык не чисто литературный, он обнимает широкий спектр латинского языка. Часто задумываются, что же римского в эпиллиях Катулла, изображающих ненатуральные страсти далеких краев (63) или рассказывающих греческие мифы (64), и в малых стихотворениях, написанных по образцам ученых александрийцев. Одни отвечают: чувствительность [1, 68], другие утверждают: усилия удержать равновесие между эмоциональным восторгом и прагматизмом [6, 378], третьи склонны думать, что главное — это перенесение римских юридических и социальных принципов в свой мир [5, 153—200].

К этим всем, без сомнения, правильным утверждениям, хотелось бы добавить еще одно: ругательства поэзии Катулла отдают потом предков-земледельцев молодого поэта, архаические формы напоминают высеченные в бронзе старинные римские законы, церемонии в сенате и в суде, а элементы фольклора звучат как фрагменты несохранившихся римских народных песен. Так что Цицерон напрасно беспокоился. Переняв множество греческих элементов, руководствуясь принципами греческой эллинистической литературы, поэзия Катулла исполнена римским духом.