Прокл Диадох. Комментарий к «Тимею». Книга I. <Введение>. <Драматический зачин. Персонажи. О понятии «природа»>. Перевод, составление, комментарии С.В.Месяц

<Драматический зачин>

Зачин же диалога таков: придя в Пирей ради празднования Бендидий и участия в торжественной процессии, Сократ заводит там беседу о государстве с Полемархом, сыном Кефала, Главконом, Адимантом и софистом Фрасимахом. На следующий день в городе он рассказывает Тимею, Гермократу, Критию и какому-то четвертому безымянному участнику о состоявшейся в Пирее встрече, как это описано в Государстве, после чего призывает собеседников устроить ему назавтра ответный пир своими речами. В итоге собеседники собираются для беседы на третий день после встречи в Пирее. В самом деле, в Государстве Сократ говорит: «вчера я ходил» [I, 327а] и здесь тоже: «тех, что вчера были нашими гостями, а сегодня взялись устраивать нам трапезу» [Тим. 17а]. Правда, присутствуют на беседе не все, четвертый из-за недомогания отсутствует.

<Персонажи>

Почему же, спросишь ты, трое из рассуждающих о космосе остаются [только] слушателями? Потому, отвечу я, что отца слов следует считать аналогом Отца дел [Тим. 41а7], так как творение мира в слове есть образ его творения в уме, а триаду воспринимающих речи — соотносить с демиургической триадой, принимающей от Отца единое и целостное творение. При этом заметь, что главой триады [слушателей] является Сократ, который тотчас обращается к Тимею по причине родственности жизни, точно так же как первый член триады-прообраза обращается к тому, что прежде трех. Мы разберем это подробнее в дальнейшем, если на то будет воля богов.

<О понятии «природа»>

После того, как мы сказали о предмете диалога, каков он и что в себя включает, о композиции, о необычном смешанном стиле, зачине и соответствии персонажей предстоящей беседе, нам следовало бы, перейдя уже непосредственно к тексту, разобрать всеми доступными способами каждую фразу в отдельности. Но поскольку различное употребление философами слова «природа» смущает любителей платоновской мысли, то сначала следует сказать о том, что думал о природе сам Платон и как он определял ее сущность. Ведь приступая к диалогу, имеющему своей целью созерцание природы, нам не мешало бы знать, что есть природа, откуда она происходит и  как далеко простираются ее творения.

Из древних одни называли природой материю, как Антифонт; другие — форму, как Аристотель во многих своих сочинениях; третьи — целое, как кто-то из бывших до Платона, о которых в Законах [X, 892b] сказано, что существующее по природе они называли природами; четвертые понимали под природой естественные свойства [тел] — тяжесть, легкость, разреженность и плотность — как некоторые из перипатетиков и еще более древних физиологов; пятые считали природу божественным искусством; шестые — душой; седьмые — еще чем-то в том же роде.

Платон же, не желая именовать природой в собственном смысле ни материю, ни внутриматериальную форму, ни тело, ни естественные свойства тел, не спешил отождествлять с ней и душу. Помещая сущность природы между тем и другим (то есть между душой и телесными свойствами) и считая, что она уступает душе вследствие своего разделения в телах и неспособности возвращаться к себе, но превосходит следующие за ней [свойства тел], поскольку обладает разумными принципами (логосами) всех вещей, порождает и животворит все сущее, Платон дал нам наиболее точное учение о природе. Да и согласно общим представлениям, природа и существующее по природе или согласное с природой — разные вещи, так же как произведение искусства — и искусство, разумная душа — и природа. Действительно, природа есть природа тел, ибо она погружена в них и не существует отдельно от них, душа же обособлена, утверждена в себе и принадлежит одновременно и себе, и другому. Как допускающая приобщение, она принадлежит другому, а как лишенная привязанности к приобщившемуся к ней, — себе, так же как одному лишь себе принадлежит неприобщимый Отец души, а еще раньше него — умопостигаемый прообраз всего космоса, который есть просто само по себе. Вот так они и следуют друг за другом: «само по себе», «принадлежащее себе», «принадлежащее себе и другому», «принадлежащее другому», «другое». «Другим», очевидно, является все чувственно воспринимаемое, протяженное и всецело делимое, а из оставшихся первое — это неотделимая от тел природа, второе — душа, сущая в себе и освещающая вторичную жизнь в другом, третье — демиургический ум, «пребывающий в своем обычном состоянии» [Тим. 42е], а последнее — умопостигаемая причина и прообраз всего созданного Демиургом, которую Платон считал правильным называть «самим по себе живым существом» [Тим. 30cd].

Итак, хотя природа является последней из творящих этот телесный, чувственно воспринимаемый мир причин и завершает собой уровень бестелесных сущностей, она полна разумных принципов (логосов) и сил, с помощью которых правит внутрикосмическими вещами. Она бог, хотя, происходя от Бога, обладает божественным бытием не непосредственно. Но ведь и божественные тела мы зовем богами за то, что они суть изваяния богов. С помощью различных сил она руководит всем космосом и, поддерживая бытие неба своей высшей частью, управляет через него становлением и повсюду сопрягает частное с Целым. Такой она произошла от жизнепорождающей Богини: А за плечами Богини безмерная реет природа, от которой проистекает всякая жизнь — и умопостигаемая, и неотделимая от населяющих [космос] вещей. Произойдя и отделившись от Богини, природа беспрепятственно проникает сквозь все и все одухотворяет. Благодаря ей даже самые бездушные предметы обладают какой-то душой, и все гибнущее навеки остается в мире, хранимое содержащимися в ней причинами форм.

Природа ж без устали правит над космосами и вещами, — говорит Оракул,

С тем, чтобы небо неслось, извечный свой бег совершая, и так далее.

Поэтому если говорящие о трех демиургах сведут их к этим трем началам — демиургическому уму, душе и всеобщей природе, то по упомянутым причинам они поступят правильно. Если же они подразумевают каких-то других трех демиургов мира выше души, то ошибаются. Потому что есть только один всеобщий Демиург, просто его целостную демиургию поделили между собой более частные силы. Поэтому мы не будем присоединяться к этому учению, кто бы ни был его автором — Амелий или Феодор, а постараемся держаться платоновских и орфических положений.

Но и те, кто считает природу искусством Демиурга, ошибаются, если имеют в виду искусство, пребывающее в Творце. Если же они подразумевают искусство, происходящее от него, то говорят верно. Ибо искусство следует мыслить трояким: одно не покидает художника, другое, исходя от него, возвращается к нему, третье же, выйдя из него, оказывается в другом. Искусство, заключенное в Демиурге, из-за которого Оракулы именуют его «искусным художником» и «художником огненного космоса», пребывает в нем и есть он сам. Наделенная умом душа есть искусство одновременно и пребывающее, и исходящее; природа же — изошедшее. Вот почему последняя зовется орудием богов, но не безжизненным и не движимым исключительно извне, а отчасти и самодвижным, ибо она действует самостоятельно. Ведь орудия богов обретают свою сущность в деятельных логосах, они живые и оказывают содействие божественным энергиям.